Страница 4 из 10
Примеры международной защиты религиозных меньшинств в договорах между христианскими и нехристианскими странами дают русско-турецкие договоры, начиная с 70-х годов XVIII в., по которым объектом защиты становилась православная церковь в Османской империи.
Если определение религиозной принадлежности не составляло затруднений до момента отделения церкви от государства, то намного сложнее обстояло дело уже даже с дефиницией самого понятия нации, без чего просто невозможно было ставить вопрос об учете ее интересов в столь сложной области, как международные отношения.
Появление понятия «нация» в политической теории и практике связано со становлением идеи современного демократического государства, относящимся ко времени Великой французской революции. Ее теоретики утверждали, что всякая власть берет свое начало в нации (т. е. совокупности всех граждан государства) и только нация является источником и средоточием верховной государственной власти, что суверенна только нация, а не представитель государственной власти в лице короля или князя. Это положение было закреплено в ст. 3 «Декларации прав человека и гражданина» 1789 г.
Из принципа суверенности нации теоретики выводили проблему национального самосознания, т. е. осознания своего отличия от других национальных сообществ. Если нация обладает таким самосознанием, то она должна обладать и волей к такому существованию и развитию, чтобы не только сохранять свои национальные особенности, но и обогащать в культурном и цивилизационном отношении все человечество.
Осуществить эти цели, полагали они, можно лишь в собственном государстве, которое, таким образом, становилось выражением воли суверенной и осознающей свои цели нации, желающей жить и развиваться. Следовательно, воля нации – это воля государства, а само государство идентифицируется с нацией. В итоге, государство становится всего лишь внешней формой существования нации, переведенным на язык права понятием нации. Государство – это нация. Какое государство, такая нация и наоборот: cuius regio, eius natio; cuius natio, eius regio.
Именно на этой основе стала формироваться идея национального государства, согласно которой всякое государство должно состоять только из одной нации, осознающей свою самобытность, преисполненной решимости сохранить индивидуальность и стремящейся к реализации собственных задач и целей. Только такое государство, единое в национальном отношении и свободное от центробежных стремлений, может гарантировать нации всю полноту ее развития. Поэтому в национальном государстве есть место только для одной нации, все другие народности должны исчезнуть, ассимилироваться и раствориться в господствующей нации, сумевшей создать собственное государство. Принцип, согласно которому все жители государства являются одной нацией, проявлялся в странах Западной Европы в том, что здесь не было различия между гражданством и национальностью, это были идентичные понятия.
Еще одним важным теоретическим обоснованием объективного характера существования национальных государств на Западе стали представления о сущности нации. Показательна в связи с этим позиция французских теоретиков (Л. Ле Фур, Э. Ренан и др.). Они исходили из того, что принадлежность к нации определяется субъективными, психологическими факторами: чувством исторической общности в прошлом; совместными интересами, объединяющими отдельных индивидов в настоящее время; отчетливо выражаемым этими индивидами желанием продолжать совместное существование для достижения определенных общих целей в будущем. Государство может исчезнуть, но народ с великим прошлым и верный своей путеводной идее – бессмертен. Языковая и этническая общность не играют определяющей роли при формировании нации, главное – общее, более или менее длительное совместное историческое прошлое, достаточное для появления определенных национальных традиций, составляющих характерную черту нации и являющихся в совокупности национальным самосознанием.
По-иному трактовали понятие нации немецкие теоретики. По их мнению, принадлежность к немецкой нации определяется не субъективными, а объективными критериями: общностью племенного происхождения и языка. Поэтому все те, кто ведет свою родословную от общегерманского корня, кто говорит на немецком или другом, относящемся к германской группе, языке, хочет он того или нет, должен принадлежать к великому немецкому государству (Vollkulturstaat), являющемуся высшим и совершеннейшим выражением немецкого духа.
Общим для обоих этих подходов к понятию нации было признание в первом случае желательности, а во втором – необходимости ассимиляции иноэтнических групп населения.
В Центральной Европе, где в XIX – начале ХХ в. господствовали многонациональные Австрия (Австро-Венгрия), Пруссия (Германия) и Россия, не сложилось условий для возникновения политических наций. Лидерам нетитульных наций ближе оказалось так называемое право национальностей, т. е. право на самоопределение по этническому принципу, а также модифицированное немецкое понимание нации, учитывающее общность литературного языка, а не принадлежность к определенной языковой семье. Национальная самоидентификация по принципу этнической принадлежности сводила на нет усилия элит господствующих (титульных) наций по унификации полиэтнических общностей на основе государственной принадлежности, а насильственная ассимиляция давала малые результаты. Конечно, были среди интеллигенции и политиков угнетенных наций сторонники французского понимания нации (малороссы – часть русской политической нации, русского «племени»; русины – часть польской политической нации; словаки – часть чехословацкой нации и т. д.), но их влияние в обществе постоянно уменьшалось в пользу оппонентов-националистов.
Выкристаллизовавшиеся к началу ХХ в. различия во взглядах на национальное государство и нацию делали весьма проблематичным приемлемое для заинтересованных сторон международно-правовое решение национального вопроса. Но главным препятствием было нежелание великих держав идти на нарушение существовавшего в Центральной Европе стратегического равновесия как основы общеевропейской стабильности. Дело в том, что наиболее острым национальный вопрос был в этот период в многонациональных европейских монархиях, связанных между собой договорами о разделе Речи Посполитой и переделом польских земель на Венском конгрессе. Неразрешимость ключевого для Центральной Европы польского национального вопроса без самых серьезных для мира на континенте последствий хорошо понимали политики. С. Д. Сазонов, министр иностранных дел России в 1910–1916 гг., так излагал видение этой проблемы Петербургом: «О восстановлении польской независимости до Великой войны, очевидно, не могло быть и речи. Такое радикальное разрешение польского вопроса <…> было невыполнимо, потому что послужило бы опасным прецедентом для Финляндии, имеющей первостепенное значение с точки зрения обороны столицы и всей северной России. Помимо этого, отказ России от Царства Польского привел бы нас весьма вероятно к войне с Германией, владевшей значительной частью коренного польского населения, в отношении которого она не допускала никакого компромисса»[4]. Экс-канцлер Теобальд фон Бетман-Гольвег привел в мемуарах оценку Бисмарком возможных последствий войны с Россией, с которой он солидаризировался: война была бы большим несчастьем для Германии, которая ничего от нее не получила бы, даже компенсации собственных расходов, но зато была бы вынуждена восстановить Польшу до Двины и до Днепра[5].
Многие годы фрондировавшая перед Россией по польскому вопросу Франция после поражения от Пруссии в поисках союзника против Германии отказалась от будирования этой проблемы на международной арене. Великобритания, сталкивавшаяся с активным проникновением России в азиатские регионы, прилегающие к Индии, была заинтересована в сохранении общей российско-германской границы. Объединившаяся Италия была слишком слаба не только для постановки общеевропейских проблем, но даже для возвращения оставшихся у Австрии территорий с итальянским населением.
4
Сазонов С. Д. Воспоминания. М., 1991. С. 373–374.
5
Цит. по: SokolnickiM. Polska w pamiętnikach Wielkiej wojny. 1914–1918. Warszawa, 1925. S. 11–13.