Страница 58 из 61
— С лежаками-то можно. Сам планировал распорядиться. А насчет кормежки все хорошо. На каждого по три фунта ржаного хлеба и круп полагается. Куда больше-то. Охрана, может, и приворовывает. Но это несущественно.
Мы подошли к краю котлована. Здесь, среди обнажившихся пластов песчаника, копошились люди. Стоял непрерывный стук молотков по шлямбурам и клиньям. Огромные куски песчаника кололи на несколько частей. А в финале несколько здоровых каторжан точными ударами заостренных кувалд ловко ломали крупные плиты на прямоугольные бруски будущих мостовых столицы.
Нашу группу заметили. Несколько заключенных побросали инструмент и побежали в нашу сторону с воплями: «Государь! Пощади! Позволь служить тебе, государь!».
Конвойные бегущих тут же остановили ударами сапог и прикладов. Но люди и лежа на земле продолжали кричать о пощаде. Мне стало неприятно, и я развернул коня. Мало ли, что они кричат. У всех был шанс присягнуть вовремя.
Армейцы уже разобрались с новинкой и готовы были показать мне метание плюмбат. Впрочем, в армии их стали называть проще — дротик. Ротная колонна в двести человек имитировала сближение со строем противника, коего обозначали вкопанные в землю бревна, обмотанные соломой. Обычно рота — это примерно сто человек, но в связи со страшным дефицитом офицеров мы пошли на пропорциональное увеличение численности всех подразделений армии. Теперь у меня действительно «большие батальоны».
Выглядели мои солдаты опрятно и приятно моему глазу. Куртки у всех были уже нового образца, с тремя широкими «разговорами» на груди, точь-в-точь как у бойцов РККА в годы Гражданской. «Буденовки», называемые здесь «богатырками», доводили сходство до абсолюта. С обувью было плохо. Мануфактуры не смогли обеспечить потребное количество, и больше половины моих солдат рассекали в кожаных лаптях, называющихся в народе «поршни».
Двигались солдаты довольно слаженно, «коробочкой» по двадцать пять человек в ряд, глубиной в восемь рядов. Командир шагал рядом, а пара прапорщиков несла свои флажки слева и справа в первом ряду. В какой-то момент, когда до мишеней было метров двадцать, повинуясь команде, рота остановилась, и в небо взметнулся рой блестящих лезвий, чтобы через мгновение обрушиться на неподвижных болванов. После чего рота обозначила переход в штыковую и отошла на исходную позицию, а мы подъехали полюбопытствовать.
Земля была густо усеяна хвостовиками воткнувшихся в мягкую почву плюмбат. На каждый квадратный метр по фронту атаки приходилось в среднем по десять дротиков. Шванвич с трудом выдернул один из них, впившийся в бревно, и покачал головой.
— А недурственное оружие. Накоротке, по атакующим или перед штыковой, весьма построение врага размягчить способно.
— И по кавалерии тоже хорошо будет, — добавил Крылов, — ежели в каре стоять, а те же татары круги наворачивают. Лошадь большая и ей будет нехорошо, когда в спину или в бок прилетит.
— Не докинуть до татар-то, — возразил Овчинников.
Завязалась дискуссия, в ходе которой прорисовались контуры применения этого вспомогательного оружия. Дешевой альтернативы ружьям.
* * *
Сухаревских затворников встречали с помпой. Ковровая дорожка во всю лестницу, оркестр и, разумеется, огромная толпа народа. Пол-Москвы пришло приобщиться к эпохальному событию. И сидельцы не подвели. Из дверей палаты вышли сначала архиереи и иерархи из бывших раскольников и образовали по краям лестницы живой коридор. Новый патриарх Единой Русской Православной Церкви Платон вышел последним. В отличие от прочих служителей церкви, он был облачен в длинную мантию зелёного цвета, голова покрыта белым куколем, в руке посох, а на груди панагия с образом Божией Матери.
Грохнули холостыми дюжина пушек. Зазвенели колокола. Оркестр заиграл, многоголосый хор затянул что-то торжественное, но трудно различимое, на церковнославянском. Я поморщился. Епископ Архангелогородский и Холмогорский Арсений настоял на своем и не дал мне организовать воспроизведение припева «Аллилуйя» из оратории Генделя. Дескать, нечего нам чуждую музыку в такой торжественный момент использовать.
Но в принципе и так получилось вполне пафосно. Патриарх величественно спускался. Его коллеги кланялись, когда он равнялся с ними. Он раздавал крестные знамения налево и направо. Когда он дошел до конца лестницы и прошел на помост с кафедрой, музыка стихла. И даже колокола мгновенно замолкли на ближайших церквях, откуда был виден сигнал.
— Возлюбленный государь император наш Петр Фёдорович, — начал он речь сильным уверенным голосом. — Преосвященные собратья архипастыри. Всечестные отцы, матушки игуменьи, дорогие во Христе братья и сестры! Изволением Святого Духа и членов Поместного Собора Церкви нашей ныне был я, недостойный, возведен собратьями моими на престол Патриархов Московских и всея Руси, и из их рук получил знаки патриаршего достоинства. Ваши молитвы, ваши добрые лица напутствуют меня сегодня перед началом Патриаршего поприща, которое не может быть ни легким, ни беспрепятственным. Господь и Церковь возлагают на меня тяжкий крест, несение которого…
Говорил он долго и красиво. Тонко попенял, что после упразднения патриаршества власть на Руси перешла к государям иноземным, если и не по крови, то по духу. А следом за верховной властью стало отрываться от корней и дворянство. И, дескать, то, что происходит сейчас, это кара господня для всех, за корыстью позабывших о любви к земле русской и народу православному.
Толпа стояла не шевелясь, боясь упустить хоть слово. Иногда она издавала одобрительный низкий гул, в моменты особо удачных пассажей Патриарха, а потом опять замолкала. Но когда он перешел к теме раскола, тишина стала похожа на сжатую пружину и разорвалась приветственными криками после слов Патриарха:
— …приняли решение об упразднении клятв Московского Собора одна тысяча шестьсот пятьдесят шестого года и Большого Московского Собора одна тысяча шестьсот шестьдесят седьмого годов, наложенных ими на старые русские обряды и на придерживающихся их православных христиан, и считать эти клятвы, яко не бывшие.
Тут снова зазвонили колокола, бахнули пушки и грянул хорал что-то аллилуйное. Солдаты оцепления с трудом сдерживали стихийный напор толпы к помосту. Видя, что истерия нарастает, Патриарх треснул посохом по настилу. А кто-то из бывших вождей раскола оглушительно заорал, едва не перекрывая всю площадь:
— Тихо вы!
Музыканты унялись мгновенно. Звон тоже утих быстро, повинуясь отменяющему сигналу, а вот толпа еще не скоро успокоилась. Но когда уровень шума стих, Патриарх продолжил речь о том, как именно будет происходить слияние. Что именно из старых обрядов вновь станет каноничным. И что из старых обрядов каноничным никогда не будет, но будет разрешено как незначительное отклонение. Закончил он свою полуторачасовую речь алаверды в мой адрес:
— Восстановление единства Церкви, достигнутое Поместным Собором и представителями старообрядческих общин, не было бы возможно без доброго сердца и железной воли нашего государя императора. Господь в лице его послал нам утешителя, избавителя и врачевателя наших ран. И я призываю всех смиренно воздать заслуженную хвалу нашему отцу земному.
Оркестр грянул «Боже царя храни», и толпа подхватила эту молитву.
Генеральная репетиция моей коронации состоялась успешно.
* * *
На столе, в полуподвальном помещении Сретенского монастыря, раздетое до исподнего, лежало тело. О насильственной смерти свидетельствовало потемневшее лицо, вывалившийся изо рта язык и глубокий темный след от шнура, которым удушили несчастного. Над телом стояли три министра собственной персоной.
— Согласен, государь поручил мне сформировать штат и структуру министерства внутренних дел и возглавить его. Но у меня сейчас нет людей. Фактически никого! — несколько нервно воскликнул Пётр Иванович Челищев. — Я прошу вас заняться этими делами своими силами, Афанасий Тимофеевич. У вас худо-бедно люди есть.