Страница 10 из 10
В окне торчал месяц. Как клык. Как африканский амулет.
…отец сразу вспомнился. Работал в Африке. Строил Асуанскую ГЭС. На фотографии большое молодое лицо смеётся на фоне плотины просто как на фоне расчёски, сунутой в реку Нил. Ваня из Таёжной, ставший первоклассным инженером. Баба Катя гордилась сыном, поглядывала на подружек свысока. На тех же сестёр Ерошиных. Там-то пьянь, а не дети, а тут инженер. Одна вырастила-выучила. Пока Ерошины-сёстры мужиков меняли. Не приехал отец этим летом, болеет. Никак не соберусь в Новосибирск, звонками только отбиваюсь. И всем понятно из-за кого. Дашка стыдит постоянно: «Забыла родителей с этим придурком». Права подруга. Забыла. Но как помочь, как вывести его из этого полудурства. Ни разу не обнял, не поцеловал. Ведь был женат. Любил, наверное. Спал с женой. Сейчас как евнух. Одно в башке. «Нина Ивановна, послушайте: «Кони шли подпрыгивая. Весело кидали за себя грязи». Правда, отличная картина, Нина Ивановна?» О боги! И ведь этот человек много страдал. Трагически потерял родителей. Скитался, работал на заводе. В горячем цеху. С больными своими ногами. Учился потом, работал бухгалтером. С ободранной душой бежал от стервы-жены. Хотя очень любит детей и мог бы стать хорошим отцом. Ведь не забыть мне, как он держал Валерку Ломтева за руку. Как стеснялся за это передо мной…
Нина Ивановна заплакала. И ещё долго перебирала в душе всё. Вспоминала, казнила себя за что-то и опять плакала.
На стене в углу тихо умирали часы.
19
Она пришла к нему через два дня. 4-го ноября. Поздоровавшись, сразу сказала:
– Роберт Иванович, одевайтесь для леса! Идём по грибы! Погода отличная. Воскресенье. Дарья ждёт на улице.
Сама уже в штормовке, в резиновых сапожках, толстом свитере, берет на голове.
Недобега как будто не услышал приглашения. С каменным лицом слепого он перебирал в руках какой-то шнурок.
Поднял на неё глаза и впервые по-человечески тихо спросил:
– Может быть, мне не хватает чего-то, Нина Ивановна? Может, у меня просто нет таланта? А? Может, мне бросить писать?..
Нина Ивановна задохнулась на миг, к ней мгновенно подступили слёзы… Но опять предавая и его, и себя, забормотала:
– Что вы, Роберт Иванович! Что вы! Способности у вас есть, есть! Вам просто нужно много работать. Как и любому писателю. У вас всё впереди…
Пока она говорила все эти пустые слова, он смотрел на неё неотрывно, напряжённо. Верил и не верил. Как верят и не верят неизлечимые больные, выслушивая врача… Она замолчала, и он сразу потух.
– Нет, Нина Ивановна… Сегодня я не в состоянии никуда идти… Простите…
Она пятилась, говорила ещё что-то. Взглянула на него в последний раз… и вышла.
Он остался один.
Через час, одетый для леса, он посмотрел на блокнот и ручку с золотым пером на столе… Подошёл, навернул колпачок на перо, ручку и блокнот опустил в боковой карман плаща.
Во дворе подбежал Валерка Ломтев, чтобы тоже идти в лес. И одет был как надо: в пальтишко, в резиновые сапожки, папкин кемель на голове. Роберт Иванович погладил, потрепал его голову, но за калитку вышел один.
Уходил от станции к хлобыстинскому лесу. Из облаков к земле пробивались дымящиеся лапы солнца. Недобега зыбился в белом тумане, исчезал, снова появлялся. Как белый подбитый лунь, коротко перелетающий и бьющийся на дороге.
В лесу ходил, ворошил на земле палкой павшую толстую листву. Вокруг берёзок, возле сосен. Изредка кричал: «Нина Ивановна! Дарья Сергеевна! Ау-у! Где вы-ы?» Меж сосен тоже дымились столбы белого света. Вверху, в кронах, резко вспыхивало, сгорая, солнце. Однако Роберт Иванович остановился возле невысокой берёзки, похлопал её по стволу, потом записал в блокнот. По-своему: «Милые русские берёзки! Мне не забыть вас никогда! Вы незабываемы!»
Снова ходил и искал грибы. Глубоко вдыхал лесной воздух, лицо его раскраснелось, в ушах стукало сильное сердце.
Нину Ивановну с Дарьей так и не нашёл, но в лесу оставался до вечера.
Уже в шестом часу он вышел из сосен в подлесок. С корзинкой на руке, где было десятка два грибов, и палкой, как с посохом.
Какие-то парни уходили к закату и с дикими воплями, кидаясь, убивали длинными толстыми палками ольховые деревца. Вламывались в карликовые ивы. От ударов палок ветви ломались с сырым хрястом.
Роберт Иванович хотел повернуть назад, в кусты, в лес, но стоял как вкопанный. Неожиданно крикнул:
– Молодые люди!
Парни обернулись.
– Вы почему нарушаете экологическую систему леса? Ведь подлесок – это не обходимый компонент любого леса! – Голос Роберта Ивановича дрожал, по-петушиному срывался.
Парни уже подходили.
В следующий момент его сильно ударили по голове. Почему-то сзади. Он скукожился, зажался, ткнулся в траву. Из упавшей корзинки рассыпались грибы…
Большие чёрные парни долго плясали в низко сквозящем закате. Взмахивали палками. Потом расшатнулись и исчезли. В красном закате остались покачиваться чёрные шляпки крестовника…
Только утром наткнулись на Роберта Ивановича…
Нина Ивановна плакала в больнице у его кровати: «Вот письмо, Роберт Иванович. Из «Нового мира». Вот конверт, посмотрите. Сама Калинина с почты принесла. Даже не стала бросать к вам в ящик, а сразу ко мне побежала. Вот здесь написано: «Ваше произведение «Дом на железной дороге» мы переслали в «Литературную газету». В отдел «13 стульев». Ждите оттуда ответа. Творческих вам успехов!» Вот видите, Роберт Иванович. Поздравляю вас, поздравляю…»
– Спасибо, – прошептал Роберт Иванович и закрыл глаза.
На рассвете другого дня долго висела в голых деревьях за площадью белая луна. Внизу, подтопляя деревья, бежала речка Калинка. В хлобыстинском лесу осторожно гулял у земли близорукий первый снег.