Замок одиночества

«Так, не нужно сердить старичка! Бог с ней, с этой политикой!»

– Давайте сотрудничать, господин Пасхин! Я рад буду помочь!

– Не так всё просто, господин Ирин! Не просто «помочь»! Вам доверяют! И вас отблагодарят! – Старик опять выпрямил спину, гася свою аффектацию и демонстрируя достоинство «высокого благородия». – Если вы согласны… сотрудничать, то завтра… в семь вечера… в храме Святого Петра мы составим «договорчик о намерениях», хе… – Барон опять обмяк. – И я покажу вам свою папочку с документами.

– Я… я… должен… заплатить? – неуверенно, но честно спросил Ирин.

– Да бросьте вы этот купеческий тон! Сначала найдите тайник! Что делить шкуру неубитого медведя? А там посмотрим, кому, что и почём!

Господин Пасхин потёр виски, что-то припоминая.

– Ах, я опять сбился! – расстроенным тоном продолжил он. – Бренна этот… Винченцо…

У господина Ирина кровь ударила в виски.

– Что вы так покраснели? Так вот… Он, Бренна, умер в одна тысяча восемьсот двадцатом году в Дрездене. Уж не знаю как, но Варвара Аркадьевна напала на след, там, в Дрездене, папок этих… э… проекта Михайловского замка – того, что увёз с собой Винченцо из России. Вызнала что-то о потомках архитектора. Он выехал из Петербурга в Штеттин. Тогда это была Германия, сейчас – польский Щецин. Оттуда родом его вторая жена, Луиза Вильгельмина Трауфельд. – Барон откинулся на спинку кресла и, запрокинув голову, замолчал.

Это было не просто молчание! Это было безмолвие двухсот лет истории!

«Он говорил о тайнике так просто и уверенно, как об обыденной, всем известной вещи!»

– Есть чёткая, пусть пока неуловимая до конца связь между тайником Елизаветы и Павла, который по сей день в замке и папками Бренна?! На проектах есть метки тайника?! – Лев Антонович привскочил из кресла. – Это… это есть в ваших записках?!

Какая-то неведомая сила перебрасывала мосты через время и пространство, связывая события, имена, даты… и всё это чётко укладывая в мозгу антиквара и археолога.

– Вы сказали «напала на след»… И что? Видела она эти папки и эти метки? – Лев судорожно сжимал рюмку лимончелло.

– Нет! К сожалению, нет! Но вы молодец! Вы увязали мизансцены! Сами! Сами срежиссировали! – удовлетворённо сказал театральный деятель. – Нет, не зря мой секретарь изучал вас… Уж не обессудьте!

– В какую сумму…

– Что вы, батенька мой, заладили! Я богатый человек и ничего не собираюсь продавать. Пока! Ха! – Вольдемар Генрихович растянул улыбочку. – Я просто завтра собираюсь показать вам пару десятков листочков бумаги. Бесплатно. Поговорка и тут сработает без промаха. О, уверяю вас! Вам после прочтения и трёх из этих документов уже не будет жить так же спокойно, как прежде! Как не живётся спокойно мне, господин русский патриот! Хотя… «бесплатно – бес платит!» Я потом… позже… хм… может быть, возьму с вас плату… за одно… да, наверняка одно письмо, то… – Он громко, с иезуитской ухмылочкой хлопнул в ладоши. – И – раз! Дьявол-то и отпустит вас. Короче, Лев Антонович, вам решать: иметь дело со мной или нет.

– Вы хотите сказать, что вы отдаёте мне в руки тайну и я уже несу за неё ответственность?

– Да-с! Я на вас переброшу «петлю тайны»! На вас-с! Ха-ха! Да я уже перебросил!

Лицо барона было какое-то расплывчатое, расслоённое, будто выглядывало из колеблющейся бездны колодца.

– Позвольте мне, милостивый государь, в заключение этой беседы попробовать набросать сценарий благоприятных для нас событий. Сцена первая: вы находите тайник – не сразу, после испытаний… Сцена вторая: содержимое тайника вы продаёте мне… да, я покупаю! Дорого! Положим, за один миллион (разумеется, евро). Сцена третья: я через аукцион в Сотбис (или ещё как) продаю документы русским за, положим, три миллиона. Что вы улыбаетесь? Думаете, русские просто не будут покупать? Ха! Если громко, на весь мир, через средства массовой информации, от моего имени прозвучит информация о находке (а я скажу, что всегда хранил бумаги!), русским будет стыдно перед мировой общественностью отказаться купить своё историческое наследие! «Зажилить» стоимость дачки вашего средненького олигарха. И ещё. Имейте в виду: если предложение продажи поступит от вас – вас «упрячут» или… облапошат. Ха!

– Нелестно вы о нас…

– Я в сорок пятом наблюдал в Дрездене, как все… все мои, скажем, «соотечественники» – и музейные специалисты, и функционеры партийные, и офицеры, и солдатики – «возвращали» вывезенное немцами. Часто «якобы» вывезенное, часто просто тащили себе всё, гребли всё… вагонами и сундуками… кто во что горазд… Как в семнадцатом… как в девяностых, как сейчас. Что, не так разве?! – Барон брезгливо поморщился и оттопырил свою слюнявую нижнюю губу, болезненно что-то вспоминая.

Он тяжело встал, скособочившись и опираясь на трость.

– Засим разрешите откланяться! – Пасхин встал.

В эту секунду к нему откуда ни возьмись подскочил крепкий молодой мужчина и под локоть повёл его к машине.

«Вот это денёк! Два невероятных сюжета! А каков мост между ними! От проекта Бренны к тайнику Елизаветы и Павла! Мостки, мосточки… Шаткие они бывают… через реки молочные… мутные… с бережками кисельными… склизкими… Эх, Лёва, но ведь кто не рискует, тот молочка с кисельком и не пьёт! Прогулялся ”Фауст” по “саду Маргариты”! Соблазнился!»

Ирин посмотрел в небо. Он любил поднимать голову выше своего носа. Небо куксилось и сопливело. Чёрные уже облака сгорбились и готовы были чихнуть дождичком. Тут зимой такое бывает.

Он долго не мог заснуть. Покрутил в руках два томика, что взял с собой почитать: Гоголь и Ремарк. Открыл один – посмотрел на портрет Гоголя. Наугад открыл страничку у Ремарка. Прочёл: «Люди часто говорят друг с другом… но часто только для самого себя». Вновь посмотрел на Гоголя. Вспомнил жену. Наверное, потому, что на этом раннем портрете мистика у него милые, добрые, женские глаза. «Губы… тоже женские… усики убрать если… Каре – красивое, как у Майки… нет, у Майки как у Матье… Майя, Матье… Ма-ма…» Лев вспомнил мать. Давно не видел. Стыдно. «Грань между “соскучиться” и “отвыкнуть” уж очень тонка… Сегодня один архитектор рассуждал о фризах и аттиках “итальянцев в России”… Да… верх и низ отделяет полоска карниза… Для одного карниз – пьедестал, над другим он нависает… пригибает…»

… Следующий день Лев Антонович планировал таким образом, чтобы поработать на форуме только до обеда. Он прекрасно выспался и за завтраком раздумывал, что ему выбрать: круглый стол с Умберто Эко или ещё раз побродить по залам «Купол Брунеллески» и «Космос Коперника». Уже больно очаровательные там кураторши! «Нет, грешить нужно по-крупному, со вкусом и даже изысканно! Сейчас не время!» Он выбрал литературу, которую любил всю свою жизнь. Выбрал Умберто Эко. Круглый стол в одиннадцать. Закончится где-то в тринадцать. «Успею купить цветы и попрощаться с “девочками”».

… Марко ждал Ирина и, встретив, быстро проводил в свой кабинетик, где был накрыт стол.

– Что решили, господин Ирин? – осторожно спросил итальянец.

– Покупаю, – твёрдо ответил Лев.

Они совершили куплю-продажу без излишних церемоний и, неспешно поговорив за обедом об архитектуре и живописи, расстались, довольные друг другом.

«Нет, судя по всему, о метках Марко ничего не знает. Не знает, конечно, и о тайнике. Спрашивать его об этом сегодня было бы неосторожностью. Домой! В гостиницу!» – подумал Лев Антонович и, ухватив объёмистый и довольно тяжёлый портфель, направился в свой номер. Там он, не имея терпения, начал перелистывать старые бумаги проекта Винченцо Бренны. Внимательно, очень внимательно. Он переводил взгляды с листов на экран своего ноутбука, читая сообщение Майи и вглядываясь в почерк тех двух записок Бренны, что смогла за столь короткий срок найти и переслать ему жена. Ни у жены, ни у графолога, ни у психолога, что помогали Майе в эти сутки, стопроцентной уверенности в подлинности не было. Нужно подержать в руках бумаги из папок. Нужно нормальное исследование. Да, манера письма, характер линий, нажим… – всё похоже: та же неровность стиля и характера изображений, что была присуща характеру зодчего. «Сколько раз я возился с этими вечными вопросами: “подлинник”?, “оригинал”?, “копия”?, “римская копия греческого оригинала?”». …Майка ворчала: “Неужели ты не видишь, не чувствуешь, что у римлян мраморная… то есть нет… холодная нагота… тело как идол. А у греков иначе, совсем иначе! У них тоже античная, но живая, тёплая манера. У римлян – сухость, у греков – свежесть. Их женщин хочется… погладить. Да?” Я отвечал: “Pимляне полировали мрамор – его гладить приятней”. – “Ну и гладь своих римлянок!” – обиженно говорила жена. Хм, а ведь “девочки”, соблазнительные кураторши – из Рима. Как они жалели, что я не могу сегодня вечером остаться на фуршет! А я? Идиот! Отвесил какие-то деревенские комплименты… Одной: “Вы, Моника, – взбитые сливки барокко”. Это больше подходит пышноволосой блондинке… Хотя у этой Моники и попка, и грудь – взбитые… булочки. А я люблю… “крепенькие орешки”. А другой: “Вы, Сиси, – звезда! Много спутников на вашей орбите хотят…” Она рассмеялась и парировала: “Нет, уж если звезда – то неоткрытая!” и загадочно-волнительно посмотрела на меня своими “маслинами”. Ох уж эти грани между кокетством и соблазном! “Вы, – сказала Сиси, – так умеете говорить! Изысканно…” Да уж!»