Замок одиночества

Но вернёмся к аппетиту.

– Может, я сбегаю вон в ту кафешку, наберу чего? Очень кушать хочется! – жалобно вымолвила Оленька. – Очередь… Эх…

Решимости теперь у неё не было. Там её «пуговки» не «прокатят». Зато дед, посмотрев на всех своими властными, тигриными глазами цвета виски и по-особому вытянув свою «гангстерскую» верхнюю губу без ложбинки, сказал:

– Моя харизма, продажная девка аристократических кровей, – выгодная штука! Даже Наталья это чует – смотрит снизу вверх. «Уважат»! Гипноз, батеньки…

На самом же деле на сей раз именно Наталья Кирилловна посмотрела на мужа сверху вниз, несмотря на то что ростом была существенно ниже, да ещё и сидела на стуле. Что ж, многие жёны умеют так смотреть на своих «подопечных» (бывает, и «подкаблучных»). Стоит ли упоминать, что и гипноз – женский, особенный – был у неё другим. Гипноз «тайны её глаз» – слоновьих, удлинённых, оливкового цвета с выразительными, тёмного ореха зрачками. Очаровывала мужчин и её верхняя губа с характерной округлой ложбинкой. Но главным, что притягивало к ней и покоряло, была её удивительная способность быстро прочувствовать человека, понять его, предугадать его желания и настроения. Как следствие, она умела повлиять на собеседника исподволь, незаметно для него и очень мягко. Этим милым оружием она владела с ранней юности. И тогда, когда восемнадцатилетней девчонкой, студенткой-вечерницей биофака, она попала работать в лабораторию, руководимую молодым кандидатом наук Матвеем Корнеевичем Софьиным – высоким стройным красавцем, подававшим большие надежды и вызывавшим всеобщее уважение (а среди молоденьких женщин-коллег – даже поклонение), – эта её сердечная теплота в сочетании с тактичностью, разумностью и даже своего рода мудростью пленили завлаба. Лаборантка же Наташа Никольская влюбилась с первого взгляда! Она совершенно пренебрегла (правда, очень вежливо и осмотрительно) ухаживанием за ней начальника первого отдела, пятидесятипятилетнего полковника КГБ Алексея Михайловича Тихого, частенько захаживавшего в лабораторию «Интеллектуальных машин», чтобы якобы убедиться, что «буржуазный ревизионизм, свойственный кибернетике», не отравил сознание комсомолки Наташи. Иногда, наведываясь в очередной раз, он любил повторять: «Эх, дочка! Какие имена-то у нас с тобой! Царские!» Его и правду за глаза иногда называли Тишайшим. Но чаще – просто Волкодавом. Он знал о прозвищах и гордился ими. Шутил: «Я тихий и скромный. Но если кто обидит – тихо закопаю и скромно отпраздную».

Матвей и Наталья быстро поженились, и в скором времени молоденькая жёнушка родила сыночка Женечку. Всё было замечательно: они получили «однушку» в Черёмушках, муж стремительно делал карьеру, жена «берегла тылы» и продолжала учиться, умело управляясь с бытовыми вопросами и ещё помогая мужу печатать и корректировать его научные работы. Тихо и скромно!

Сейчас она два раза в неделю ходила в «Склиф» – давала там практические консультации по нейробиологии и клинической психологии. И доктора, и больные обращались к ней по самым сложным вопросам и неизменно получали ценнейшую помощь. Теперь они с мужем жили в «трёшке» в районе Сухаревской площади, откуда до работы ей было совсем близко.

И вновь вернёмся к аппетиту.

– Ты, Мотя, поди, в кафешку идти намереваешься? Штурмом будешь брать или в очереди час стоять? – насмешливо спросила Наталья.

– Официанточку чуток соблазню – дело-то и выгорит! Без всякой очереди.

– Твой излюбленный мозговой штурм? Да она и сотой доли не поймёт… Твои эти любимые «откровенно радушные» девушки давно закончились. И образованные тоже.

Жена не любила, когда Матвей излишне, не осознавая своей старости, «распушал» свой уже «непышный» хвост.

– Я, разумеется, всё взяла с собой. В дорогу. – Она гордо открыла свой огромный чемодан.

Её предусмотрительность вновь одержала победу. Пять пластмассовых курверов с оладьями, котлетками и прочим, да ещё два термоса с фиточаями были извлечены под «бурные, нескончаемые» аплодисменты. Довольно бурно они были и употреблены по назначению. Евгений собрался было открыть рот, чтобы возблагодарить заботливую мать, но у него раздался звонок.

– Привет, Лёвчик! Рад тебя слышать! И тебя с наступающим! Нет, улетаем встречать Новый год в Париж, в Шереметьево ждём вылета… да, вот пятый час сидим… Да-да… Нет, Лялька прилетит в Париж к нам тридцать первого утром… На съезде, форуме ли… «сходняк» стилистов у них в Милане… Да? И как там в Болонье? Завтра вылетаешь домой, в Питер? Не расслышал… Послезавтра? …Ах, в Венецию!.. Да, отлично! Хорошо… Ты в своём амплуа… Дело на сто миллионов, говоришь? Помогу, конечно, чем смогу… Давай я к тебе… Хорошо, давай на твой «полтинник». Само собой! …Двадцать пятого января, в Татьянин день… Конечно… Хорошо… Счастливого Нового года! И Рождества! И ты передавай приветы и поздравления… Созвонимся ещё… Обнимаю!– Это дядя Лёва звонил? – обрадовалась Оля. – Что предлагает? Наверняка что-нибудь классное! Ты, папуль, ещё в прошлый раз обещал взять меня в компаньоны. Было? Помнишь? А что он делает в Болонье?

– ЕГЭ отменяет, – пошутил отец, памятуя, какое отвратительное ощущение оставило в своё время у дочери это экзаменационное бездарное действо. – Наши «образованцы-начальнички» хотят причесать «советскую» школу под так называемый «болонский» стандарт. Но ведь давно заметил мудрый Жванецкий, что «даже у наших лошадей наши лица, и для достоверного изображения итальянской жизни они негодны».

– Ты Лёвку спроси, – отозвался Матвей Корнеевич. – Дела ведь там у них вечно секретные. Но денежные. Это хорошо!

– Он тоже обещал! Дядя Лёва любит меня! Он говорит, что я толковая! Тем более уже взрослая! – хныкала Оленька.

– Хорошо, хорошо. Я к нему на пятидесятилетие в январе съезжу – мы с ним там и отпразднуем, и обсудим это его новое деловое предложение… Думаю, репертуар прежний: он нашёл некие древние истрёпанные письмена, мне нужно восстановить текст, расшифровать и т.п. Если… если… – Евгений чуть запнулся, – всё без… ненужных рисков, расскажу тебе суть дела, а там… поглядим. Взрослая она уже!

– Ты ведь с мамой полетишь в Питер! Вот и меня возьмите с собой. Хотя… хотя нет… я болею там зимой, а я пою в мюзикле. В последний декаде января как раз… – рассуждала дочь, подумав про себя: «Я рисков-то именно и хочу! Рисков и эффектов от побед! Эффектов и фейерверков! И аплодисментов в конце».

Ольга любила старинного друга отца Льва Антоновича Ирина – человека обаятельного, щедрого, делового и бывалого. Лев к своим пятидесяти годам «обвалялся, поджарился и зарумянился» в разных образовательных, трудовых и коммерческих горнилах. Учился Лёва в Москве, в одном классе с Женькой и был пытлив в постижении наук. Причём всех! Эта пытливость сказалась и позже, ибо Льву довелось «похудожничать» после школьной приготовки один год в «Строгановке». В одна тысяча девятьсот восемьдесят восьмом отца-чекиста из центрального московского аналитического отдела перевели в Ленинград, что «ненароком» совпало с назначением в стране новых демократических свобод, но «для порядку» нужно было напрячь пальцы разжавшегося кулака, чтобы «тормоза перестройки» не протащили до тупика. Но, черти, протащили-таки, и в одна тысяча девятьсот девяносто третьем генерала Антона Ирина перевели на руководящую работу на Северный Кавказ. Лёва за эти годы уже подучился-подвалялся в питерском архитектурно-строительном институте на отделении архитектуры, потом пару лет подвизался-поджаривался в археологических партиях в южных солнечных районах огромной страны. Наконец ему далось окончательно зарумяниться и получить красный диплом исторического факультета по кафедре археологии. В этом выпуске в последний раз было напечатано в дипломах словосочетание «СССР», и союз-сгусток соединений центростремительно развалился на осколки несоединимого. «Красный» Союз не оказался вечным, а красный диплом не давал гарантии финансового успеха. Страна куда-то понеслась; жульё, ворьё, партийные и комсомольские функционеры снова, в соответствии с поговоркой, всплыли, зажирели. «Если стадо баранов повернуть назад, хромая овца зашагает впереди», – горько повторял отец дагестанскую поговорку. «Нет, – решил Лев, – творческая работа пусть пока подождёт. Румянец нужно подзолотить!» И он впрягается в начавшиеся в «новой» стране коммерческие инициативы. Одно, другое, третье, и вот – своё дело! Пусть сначала маленькая антикварная лавочка, крохотный ювелирный магазинчик. Зато дань рэкету платить не нужно – у отца оказались «непристроенными» четверо его бывших сотрудников. Двое из них просто занимались охраной и безопасностью, а другие двое работали по своему прежнему профилю – «искусствоведами в штатском», – помогая Льву в аналитической работе и маркетинге. Сейчас он – крупнейший антиквар Санкт-Петербурга. Авторитет его крепок по всей России; знают Льва Ирина и коллекционеры Европы.