Замок одиночества

– Обожаю! Давай! – Внучка обняла деда и поцеловала его в колючую щёку.

… Тридцать первое декабря. Евгений остался в гостинице ждать приезда Ляли. К празднику должна быть в Париже. Тридцать первое декабря – особенный день, особенно в России! Предпраздничная, добрая суета подготовки к Новому. Милая «классика жанра»: подарки, оливье, ёлка, шампанское! Да, ещё наряды! Конечно! Но на родине оливье и шампанского всё же нежно-семейным праздником было Рождество. Поэтому в Париже сегодня совсем даже нет толчеи, а так… как-то так… Как в песенке Олега Митяева:

Эта песенка крутилась в голове Софьина-младшего уже четвёртый день. Но сегодня она была наполнена образом той необычной встречи… С той необычной Еленой Прекрасной… Мелодией той флейты. На той неведомой пока парижской узенькой улочке. Встречи с женой он тоже ждал, конечно, ждал, но… зыбко и там, и там…

Но зыбко по-разному. С женой – тянут на дно прошлые грузы и обиды, а кверху – надежды на лучшее, с «Еленой» – нет опоры земного бытия, только грёзы. Половинчатость. Это его теория двух половинок, несоединимых. Во всём. И в женщинах тоже. Эти верх и низ.

… Это случилось давно – ему было четырнадцать. Они с семьёй поехали встречать Новый год в Горький – к тётке, сестре матери. Взрослые отправились отмечать праздник в загородный ресторан, где предполагалась увеселительная программа с фейерверками и катаниями на лошадях. А молодёжь – человек десять – осталась в большой городской квартире. Кузина пригласила своих друзей и подружек. Все старше Женьки. Им по семнадцать-восемнадцать лет, студенты. И вот уже за полночь, выпив в первый раз в жизни шампанского, юный Женька оказался вдвоём с одной из приглашённых девушек. В отдельной комнате. На диване. До часа ночи музыка гремела, а сейчас завораживали Хампердинк, Том Джонс и Нино Рота.

Девушка начала целовать мальчика. В губы. Его рука оказалась под её платьем. Её терпкое, пряное дыхание, тёплый гладкий шёлк колготок… Рука шарит. В нём всё напряжено, а у неё?! Что это? Почему пустота? Почему между ног, под лобком у неё ничего нет? У него же – даже больше, чем было… Там. Он, конечно, знал проблемку теоретически. Но трогал её своей рукой в первый раз в жизни! Этот невинный, в общем-то, сюжетец запал в душу Евгения на всю жизнь. Сложно запал, с долгим ощущением некой вины. Некой испачканности. Это, конечно, нельзя называть синдромом даже слабой паранойи, но в голове у мальчика образовались комплексы: раздвоение женщины на половинки «верх – низ», «чистое и не очень»; страстный фетишизм к женскому белью, особенно чулкам и колготкам, и, наконец, желание (до сих пор!) исправить тот случай, сделать для всех Новый год счастливейшим из праздников. А получается ведь порой не так, как хотелось бы! Что это? «Карма Кармовна»? Капканчики? Ловушка?

«Да ерунда! Я люблю же повторять: “Две половинки правды в сумме – не вся правда”, “Нельзя войти дважды в одну и ту же женщину”, любую “проросшую” не так мысль можно конформно отобразить, мнимую единицу “вывести” с поля комплексной плоскости», – так рассуждал Евгений Матвеевич, лёжа на диване парижской гостиницы. Он вновь ярко вспоминал ту девушку, то гладкое, тёплое, мягкое девичье лоно, тот душистый завиток у её ушка.

Такая какая-нибудь рифмованная «мелочишка» часто приходила на ум филологу-математику. Само сочетание «компьютерная лингвистика» перепутывало всё. Всё как в жизни, этой «странной истории прорастания доктора Джекила в мистера Хайда… и, наоборот, избавления…»

Евгений вышел на балкон, закурил. «Лёгкий морозец… Впрочем, это хорошо. После обеда солнечно обещают, а сейчас чуть клубится эта неприятная снежная пыль. Эх, хорошо бы ночью настоящий московский крупный снегопад! Да, друзья мои, фетишизм: снег, маски, идолы и амулеты. В это тоже прорастаем. Надень на хлюпика длинный чёрный плащ с капюшоном да дай ему в руки хоть самурайский меч, хоть крест, хоть свечу – и он уже грозен, во всяком случае значителен. И себе ведь в первую очередь он кажется таким. Мировой шопинг – вот тебе мировая революция. Кстати, надо бы карнавальных масок-то прикупить сегодня на Монмартре».

Так сибаритствовал Евгений, пока остальная троица наших путешественников поехали подземкой к Триумфальным воротам, на Елисейские поля и в сад Тюильри. Договорились, что все вместе встретятся в шестнадцать часов на Монмартре, у базилики Сакре-Кёр, и пообедают в одном из популярных здесь африканских ресторанов.

Однако после выхода из метро в непосредственной близости от Триумфальных ворот и обойдя их пешком, дальше следовать решено было на такси.

– Гуляем! – бросил вызов дед. – Всё для моей старушки любимой, Наташки! Дадим отпор её дегенеративному остеоартрозу коленных суставов!

Он взял такси на специальную экскурсионную, транзитную поездку, то есть автомобиль с водителем в собственное распоряжение на три часа с остановками по требованию для прогулок. Маршрут, разумеется, по желанию клиента. На Монмартре они оказались даже раньше, то есть в пятнадцать часов «с хвостиком». То и дело безо всякой музыки дед вновь и вновь прихватывал «своих девчонок» и кружил широкими «французскими па». «Padam, Padam, поддайте страсти, мадам!» – напевал «генератор праны» голосом волка, обхаживающего лису. Казалось, даже скульптуры в саду Тюильри улыбались нашим героям!

– Скажи, бабуля: сегодня классно погуляли! И здесь, на Монмартре, классная тусня – бомонд, аристократы и буржуа! А вчера, дед, послушай. Смех! В Лувре не принимали в гардероб наши с бабушкой шубки. «Дорогие», мол! В спецгардероб кое-как сдали… Да и вообще… У нас в Эрмитаже и Третьяковке в верхней одежде и с колясками по залам не ходят! А здесь… Им учиться у нас, у русских, нужно! Высокой культуре. А то увлеклись они «высокой модой», фу – показуха!.. А суп этот луковый, лягушки противные и гадкая фуа-гра. Я чуть не… вчера в «Риволи». Отца обижать не хотела: давилась и ела. О! Стихоз!

– Моя внучка! Молодец! – похвалил дед Оленьку за патриотизм и понимания «смыслов».

А та, вся на крыльях, крутила головой и всё ещё будто кружилась. Или летала. Да, этот «балкон Парижа», эти крутые мощёные улочки многих, очень многих окрыляли. А сколько художников вокруг! Все зазывают попозировать, купить что-то. Уличные артисты, музыканты, зеваки и карманники!

– Э-э… Мадам! Мадмуазель! Месье! Да-да, вы, русские!.. Марк Шагал!.. – кричал из какой-то ниши художник-колясочник. В толстой вязаной кофте, в такой же шапочке, да ещё в настоящих унтах. Не уггах – унтах! Коляска была покрыта чёрной, изношенной «в хлам» буркой. Чистая русская речь. «Из белогвардейских осколков», – прикинул Матвей Корнеевич, пытался заглянуть в глаза этого человека сквозь круглые тёмные очки.

Оля вздрогнула. Во-первых, как это за границей всегда безошибочно узнают русских, а во вторых… Во-вторых, ей почудилась над головой этого инвалида её любимая картина Шагала «Над городом». И в-третьих: почему у него… что это – шарманка? Ах нет, это – лотерея.

– Я рисую и гадаю, – начал потомственный белогвардеец. – Рисую – как все, гадаю – как Бог! Только правду!

Удивительное, сразу располагающее к себе лицо. Доверчивое и вызывающее ответное доверие. Бородатое, бледное, морщинистое и светящееся! Такими изображают учителей Шамбалы, пророков.