Серп

Да… жили бы горя не зная, и не просила бы она сейчас оставшегося одного на сто верст, по сути мальчишку еще, кузнеца сделать ей серп. Постояв немного, Пелагея собралась было идти домой. И тут вдруг она вспомнила, что на Успение пресвятой Богородицы к ней в Решетное приезжала проездом в райцентр сноха, Петровна. Петровна та жила верст за восемьдесят от их деревни, прямо на границе со Смоленской губернией. Деревню Петровны всю разбомбили, сначало в 41 отдавая, а затем в 43 отбирая у немцев. Остались в той деревне вместе с Петровной тридцать один человек. Из них пятнадцать детей в возрасте до десяти лет. Было у них на деревню две коровы. Жили все в землянках или погребах рядом со своими печками. Избы у кого развалились, у кого сгорели, а печки, сделанные из кирпича стояли. На них и готовили, ими и грелись. Обо всем этом рассказала Петровна. А еще рассказала, что осталась у них тепереча одна корова. Другая же – молодая и уже дойная телка («дура проклятая») отвязалась «и какой леший погнал её на поганое поле». А на этом поле проходил укрепрубеж немцев, стояла вторая резервная линия обороны. Немцы же… «окоянные понастроили там из битонов домов разных, крыши то у них круглые, что яйца твои, да все с дырками». Когда наши войска наступали… «много эхтих яиц поразбивали, порушили так, что железные прутья торчат там во все стороны, страсть господня. Толстые такие, ржавые». Корова зацепилась ногами за арматуру, упала да и свернула себе шею. «Прям в окоп немчуровый головой вниз и кувырнулась…». Сетовала Петровна, что с одной коровой им зиму никак не пережить. Поэтому и ехала в райцентр помощи просить. Но не корову вспомнила Пелагея, а пруты те ржавые, про которые рассказывала Петровна.

– Шурка, а если подскажу тебе где железку ту взять сможешь, сделаешь? – спросила хитро бабка Пелагея у кузнеца.

– Да откель знать то тебе бабк где мне материалу взять? И так уже всю округу на десять верст вокруг облазил. Все пособрал что нашел. Все перковал, осталось вот не много, но это не отдам, сказал уже. Нету больше ничего, ну нету баб.

– Ну может так близко и нету, а у снохи моей, под ейней деревней есть.

И рассказала бабка Пелагея Сашке все, что поведала ей Петровна про разбитые немецкие ДОТы и про арматуру, которая прямо на земле лежит – ржавеет, пропадает никому не нужная, бери не хочу.

Сначала идея Сашке не понравилась. Чего бы то это – ехать за тридевять земель, не известно куда. Да и скорее всего место это огородили и не пускают. Наверное мин понатыкано полно вокруг – подорваться можно ненароком. И хоть фронт откатился уже настолько далеко, что в воздухе чувствовалось приближение победы, то здесь то там то и дело подрывались люди на снарядах и минах, оставшихся после боев. Только этим летом, на прополке, на вспаханном еще в прошлом году поле, подорвались две женщины из их деревни, одна из которых была невесткой той самой бабы Пелагеи, женой кузнеца Семена.

Поэтому тогда в декабре он и думать не стал над предложением Пелагеи. Но потом, когда на Рождество принесла она ему два сырых яйца и еще раз попросила сделать серп, Сашка задумался. Материала действительно катострофически не хватало. Еле-еле он мог наскрести на борону и один плуг. А дальше что?

Сашка перековал уже все сломаные подковы, две солдатские лопаты, кирку и каску. Все то, что он смог подобрать в округе. Больше не было ничего. Их деревню по счастливой случайности не коснулась война. Стояла деревня Решетное в стороне от большака на районный центр – Сухиничи. Наверное поэтому, войска через нее прошли только один раз. Остановились на одну ночь наши пехотинцы. Батальон пехоты не смогла вместить в себя деревня Решетное в двадцать три дома. По такому случаю дед Захар (живой еще тогда) повелел всем освободить избы для солдат, а самим переночевать в курятниках, да погребах.

На следующий день, к обеду, все вернулись в свои дома. Солдаты не оставили после себя ничего такого, что могло бы пригодится Сашке. Да и боев в окрестностях, слава Богу, не было. Но не было и железа…

Поэтому уже к концу января для Александра стало ясно, что ехать надо обязательно, другого выхода нет…

Вот и собрались они вместе с Изотычем за железными арматурными прутьями. Взяли, специально подготовленные для этого случая, заточенные удлиненного размера кузнечные зубила, пять столярных молотков, да две кувалды. А еще Изотыч обещал показать Сашке способ разрушения бетона с помощью воды на морозе. Но как он это собирался делать не сказал.

Чувствуя, что ноги начинают коченеть, Сашка спрыгнул с саней и, не выпуская из рук поводьев, в припрыжку, пошел рядом.

– Чу ты проклятый! Давай иди прямо, не оглядывайся, – крикнул он Сивому, который почувствовав обглегчение, остановился и повел головой в сторону. К словам, Сашка добавил Сивому поводьями по спине и сани тронулись…

Дорога все дальше уводила Сашку с Изотычем от Решетного и райцентра. По началу им навстречу попадались пустые полуторки, да пару раз проехали сани, загруженные алюминиевыми молочными бидонами. По тому как шла перед санями лошадь Сашка без труда определил, что бидоны, в два ряда стоявшие в санях, полные. Он было соскочил навстречу. Хотел попросить или выменять на что-нибудь свежего молочка. Но суровый взгляд женщины-возницы остановил его, заставил как-то сразу забыть, чего он хотел, и, пройдя еще немного рядом с мерином, Сашка запрыгнул боком обратно на сани.

Так ехали они целый световой день, остановившись всего один раз в какой-то разбитой войной и совершенно брошеной деревне, поесть. Растопили на костерке снега. Отрезали по два ломтя хлеба с салом. Погрызли морковки, да запили все это крутым на морозе кипятком из солдатского котелка, попеременно, передавая его друг другу. После этого покормив сеном коней и дав им воды, продолжили свой путь. К вечеру дорога совсем опустела.

Начинало смеркаться. Слушая как скрипит снег под полозьями саней, Сашка вдруг подумал: «А что если Изотыч напутал. Что если он на самом деле не знает этого места, про которое рассказала Петровна. Вот едем не знаем куда. А ночью вообще заблудится можно».

– Изоты-ыыч! Посто-оой! – крикнул Сашка, глядя поверх спины Сивого, в стог сена на впереди идущих санях.

– Тпру родная, стой, стой! – услыхав Сашкин окрик, Изотыч тут же затормозил сани.

– Че тебе Сашк, аль случилось че? – слезая, и поворачиваясь назад спросил Изотыч.

– Скок нам еще ехать? Глянь – темнеет уже. Как бы в поле не заночевать. Окочуримся тут.

– Не, не бойсь. Еще где-то с час осталось. Там сельсовет у них и председатель рядом живет. У него и переночуем. Я дорогу эту знаю хорошо. Когда в парнях то был, у меня в той деревне зазнобушка была. Так что Сань не боись правильно едем.

– Ну лады тода. Поехали пока совсем ночь не встала.

Забравшись обратно на сани, Сашка дернул поводья и вслед за первыми санями Сивый потащил его по дороге.

Как и обещал дед, через час, свернув с большака и проехав еще километра четыре, уже в темноте, они въехали в деревню. Света не было нигде. Если бы не снег, тьма была – хоть глаз выколи. Деревня до войны была большая, домов сто пятьдесят. Но осталось целыми домов десять не больше. В том числе цел был сельсовет, и рядом стоящий с ним дом, куда Изотыч сразу направил Звездочку.

К тому, что в селах и деревнях не осталось уже собак все привыкли. Поэтому, проезжая мимо сельсовета и услышав голосистый лай, Сашка сильно удивился.

– Гля-ка! Живой остался чертяка какой-то езви его душу! – сказал он вслух сам себе и тут же подумал: «Может щенка попросить получиться…».

Изотыч долго гремел кулаком в ставни окна перед входной дверью. Наконец-то в доме зажгли свечу.

– Кто? Голос был женским, уставшим и тихим. Так говорят обычно когда не хотят будить детей.

– Мне бы Василь Палыча. Родионов я. Он меня знает. Мы с Решетного едем. Сено надо разгрузить. Нам бы переночевать до утра.

– Уехал Василь Палыч. Третьего дня как уехал в райцентр. Сейчас я ключи возьму. Там и разгрузите.

Минут через пять из дома вышла женщина, в наброшенной на нательную рубаху фуфайке с керосиновой лампой в руке.