И сегодня стреляют

– Приказано доставить.

– Куда?

– Чего спрашивать? Разе боец спрашиват?

– А я чего – боец?

– А то?.. Война, чай.

– Тогда другое дело.

Мужичонка не пошел, а побежал вдоль забора. Матвеич затрусил следом. И так бы недалеко убежал, а тут еще пыль да дым – совсем задохнулся. Но и мужик, видно, сообразил, что прыть не по возрасту, поумерил бег.

Вышли к волжскому обрыву, по узкой косой тропе сбежали к реке, где, приткнувшись к полузатопленной барже, подрагивал старый катерок, каких Матвеич навидался на своем веку: рубка посередине этакой шишечкой, перед ней на крохотной палубе будочка с лестницей-трапом в каютку, внутри рубки такая же дверца – к мотору. Одно слово – малышка, две дыры да шишка.

– Приве-ол! – заорал мужичонка с ружьем. Голос у него был срывающийся, как у молодого петуха.

Из рубки высунулся неизвестный Матвеичу человек с масляным пятном на щеке, из чего можно было заключить, что это механик, моторист или кто-то в этом роде.

– Чего долго?! – ругнулся он. – Жду, жду…

– Меня? – удивился Матвеич такому вниманию к своей персоне.

– Ну да, кого же еще.

– Чего я тебе дался?

– Ты капитан или кто?

– Я? До матроса дослужился.

– Вона… А товарищ Костин говорил: лучше тебя никто Волгу не знает.

– Волгу-то знаю…

– Тогда принимай командование.

– Я?!

Но он уж сообразил, что выпала ему на старости лет честь небывалая, и закусил язык, полез по выпершему над водой борту баржи к катерку, пригнувшись, шагнул в рубку, ухватился за красный штурвалишко величиной с бабкино решето.

– Чего делать-то?

– Вона! На ту сторону давай. Да смотри: груз секретный, велено доставить в надежное место. Не в пустое, а где есть люди.

Мужик с ружьем тоже залез на катер, уселся на ящики, сложенные на палубе, просто так сложенные, не привязанные, и Матвеич забеспокоился: ну, качнет, ну, поползут ящики к борту…

– Что за груз? – крикнул механику. Тот не слышал, возился внизу возле мотора. Катерок затрещал, из-под низко сидящей кормы выплюнул клуб черного дыма и попятился от баржи. Дальше Матвеич знал, что делать. Осторожно, чтобы без крена, заложил поворот и направил катер наискось реки по течению. Лучше бы, конечно, податься вверх, где у Латошинки была паромная переправа. Но теперь там немцы, и потому Матвеич решил плыть к Красной Слободе, что напротив главных пристаней. Вот уж где людно так людно.

Русло в этом месте, сжатое близким островом, было узкое, течение быстрое, и приходилось вовсю глядеть, как бы с разбегу не напороться на торчавшие из воды остовы сгоревших барж и пароходов. Это было даже удивительно, сколько их прибавилось за последние дни.

Фарватер Матвеич знал и, как мог, прижимался к левому берегу. А на правом берегу, на отмели под обрывом, было множество людей, все больше бабы с ребятишками, иные махали руками: чего, мол, мимо-то, давай сюда! В одном месте, где от песчаного мыска островной отмели почти к середине реки протянулась полоска ряби, Матвеич круто взял вправо. Бабы на берегу забегали, решив, что катер пошел к ним, и Матвеич подумал было: не причалить ли и в самом деле, взять хоть кого. Катер-то, считай, порожняком шурует, негоже так. Но тут механик вынырнул из своей норы, закричал про груз.

– Маневра это, маневра, – успокоил его Матвеич. – Вишь, рябь на воде? Давно я за этим местом приглядываю. Сбивается течение у мыса, того гляди мель будет.

Механик посмотрел на воду, на Матвеича, восхищенно мотнул головой.

– Товарищ Костин знал, кого на секретный груз. – И протянул руку. – Ведеркин я, будем знакомы.

– Что за груз-то? – спросил Матвеич, не отрывая рук от колеса.

– Архивы.

– Чего?!

– Документы всякие. Из милиции.

– Бумажки?!

– Ну… в общем…

– Тут бумажки, а там!.. – Голос сорвался, и он закричал совсем уж нехорошо, по-петушиному: – А ну, выбрасывай к чертовой матери! Людей спасать надо!

И снова крутнул вправо. Но механик вцепился в колесо, вывернул обратно. И мужичонка с ружьем вскочил с ящика, сунул штык в окно рубки.

– Стрельну, ей-богу, стрельну! Рули, куда велено!

Качнулся катер, ящики поехали к борту, и он кинулся удерживать их, закричал не оглядываясь:

– Знаешь, чего за утерю секретных-то?! Я за них отвечаю!

– Ну ладно, – угрюмо сказал Матвеич. И подумал, что велено-то на другой берег, а другой берег – вот он. Главное – спихнуть этого шибздика с ящиками.

Хотел тут же приткнуться, да вспомнил: долги тут песчаные отмели, к берегу не подойдешь. Таскать ящики по брюхо в воде этот часовой не станет, так и будет сидеть на палубе – ни себе, ни людям. Пришлось плюхать до ближайших мостков.

Знакомы были эти мостки Матвеичу: до войны чалились тут речные трамвайчики с рвущимися на пляж отдыхающими. А на пляжах – главная работа спасателей. Никуда человек так не лезет без спросу, как в воду. Умеет плавать или не умеет, пьяный или тверезый, здоровый или увечный – всем вода другом-товарищем кажется. Как же, ластится, будто кошка али жена молодая, про строгость-то к себе человек и забывает. Известное дело – под лаской кто хошь сомлеет. Никакой палкой того не достичь, как лаской…

И сам ослабел от мыслей таких, от воспоминаний, про часового забыл. Но тот все поглядывал на рубку, и когда Матвеич направил катер к пляжным мосточкам, возле которых не было ни души, опять замахал винтовкой:

– Куда?! Чего мы тут с грузом-то делать будем?!

Версты три пришлось тащиться, аж до Боброва поселка. Волга тут широка, весь город размахнулся перед глазами. Но на город хоть и не гляди, глянешь – белугой реветь охота: сплошные дымы. И самолеты мошкарой над теми дымами, маленькие издали, чуть видные, а огни под ними вскидывались высоченные. Мамаев бугор стал виден, а и там дымы. А по берегу – людей тьма. Отдельных-то не разглядеть издали, но от вида сплошной серой массы, растекшейся над урезом воды, становилось не по себе. Там, в этой серой массе, тоже всплескивали огни, и что там творилось, страшно было помыслить.

Пристань у Боброва поселка была занята, к ней причаливал речной трамвайчик, черный от висевшей на нем массы людей. Но Матвеич все равно свернул к пристани, решил: хоть пускай стреляют, никуда больше не поплывет. Знал он тут, рядом, одно местечко с глыбью возле берега, можно было и без мостков приткнуться, скинуть ящики. И приткнулся – точно угадал, крикнул часовому, чтобы перепрыгивал на берег, принимал чалку, привязывал к чему-либо. А тот, пень пнем, сидел на ящиках, боялся на миг расстаться со своими секретами. Там шустро бегал, когда искал Матвеича, а тут построжал. Выручил механик, вылез из своей норы, шагнул к часовому с таким видом, что тот мигом оказался на берегу. Но, привязав веревку, снова залез на палубу и – ни с места.

Матвеич с механиком, перебравшиеся на берег, чтобы принимать ящики, переглянулись.

– Ну чего? Давай!

Часовой мотнул головой:

– Почем я знаю, что тут? Как обеспечу секретность?

– Сейфу тебе надо? – угрожающе сказал Матвеич. – Вот жахну по кумполу!..

– Я те жахну! Доложу, куда следует, наплачешься…

– Почему стоите?!

Голос был строгий, командирский, и часовой сразу вскочил. От толпы людской бежал к катеру какой-то человек, тоже в белой гимнастерке и под ремнем, но с пришитыми петлицами и револьвером на боку.

– Быстро на тот берег! Видите, что делается?!

– Да вон часовой не дает, – сказал Матвеич.

– Какой часовой? При чем тут часовой? На берег его!

– Не имею права! – крикнул мужичонка с катера. – Охраняю секретный груз!

– Секретный?! – Командир, донельзя заведенный творившимся вокруг, сразу побелел. – Чего же ты орешь про секретный груз? Кого оповещаешь? Под трибунал захотел?

Ах, как осаживает глупую строгость еще строжайшая! Через минуты часовой снова сидел на своих ящиках, но уже на берегу. А механик Ведеркин, вынув из кармана клок ветоши, протер руки и протянул правую, на которой, как Матвеич только что заметил, не было двух пальцев – указательного и среднего.