Страница 13 из 14
Чудилось Матвеичу: тянет его, плывущего, речная глыбь, затягивает. Выныривает он, слышит голоса и снова опускается в тишь и немоту. В какой-то раз вынырнув, разобрал:
– …Девчонка-то, ребенок совсем, а туда же, воевать. Ее даже медалью наградили, «За отвагу». А она: «Спасибо, дяденька…» Спрашиваем: как от немцев-то убежала? А чего, говорит, было делать? Немцы, говорит, на кухню привели, заставили лук чистить. Совсем изревелась от лука-то. Решила бежать скорей, а то, говорит, совсем пропаду…
Матвеичу виделся Степка, размазывающий слезы кулаком по грязной мордашке. Тянулся к нему, хотел помочь утереться, но Степка каждый раз отдалялся. От этого самому хотелось зареветь, как маленькому, и сердце щемило. Какой-то шумок был, шебаршение, голоса слышались, кто-то куда-то шел, кого-то звал. И чудилось, что это Татьяна его зовет не дозовется, что это Степка куролесит, никак не успокоится. Слышались разрывы бомб, но даже они не будили Матвеича. Думалось только – во сне ли, наяву ли, – не верил прежде, что люди так выматывались – под бомбежкой спали, а теперь сам…
А разбудила его песня. Кто-то совсем близко напевал, будто жаловался самому себе:
С трудом разлепил глаза, разглядел за кустами красноармейца, чистенького, в новой пилоточке, в гимнастерке под ремнем. Он сидел, привалясь спиной к тонкому стволу ивы, и, обняв винтовку с длинным штыком, глядел в небо.
Матвеич огляделся. Никого раненых не было. Только этот, бог весть откуда взявшийся боец.
– А где все-то, – спросил, широко зевнув.
Боец вскочил, уронил винтовку, быстро подхватил ее, наставил штык на Матвеича.
– Ты кто?
– Где все-то, спрашиваю?
– Кто – все?
– Ну, все. Раненые тут были.
– Не знаю, не видел.
– А сам-то кто?
– Как это – кто?
– Ну, чего сидишь-то?
– А чего?
– Тьфу ты, разбудил только.
– Ну, ты, батя, и спать, – успокоился боец. – Войну проспишь.
– Хорошо бы.
– А кто будет Родину защищать?
– А ты-то вон какой гладенький.
– Это ты на что намекаешь?!
– Избави бог. Я просто говорю.
Он сел, потер ладонями давно не бритые, колючие щеки. Вокруг и впрямь никого не было, увезли, видать, всех, а он и не слышал. То есть слышал, да очнуться не мог, так умаялся. Из-за кустов, где был катер, кто-то закричал громко:
– Спиркин? Куда ушел?
– Здесь я, – отозвался боец.
– Обойди кругом, поищи капитана. Где-то тут он, недалеко.
– А я обошел, никого нету. Старик вот только.
– Какой старик?
– А я знаю?
– Так узнай.
Боец поглядел на Матвеича и пожал плечами.
– Вишь, начальник сердится. Чего я теперь скажу-то? Пойдем уж, покажись ему.
Он помог Матвеичу подняться и, придерживая за локоть, повел к катеру.
Механик Ведеркин встретил на берегу, наклонившись и щекотно дыша в ухо, принялся торопливо рассказывать о каком-то дурном командире, который только и делает что тычет револьвером да грозится трибуналом.
– Где он есть-то?
– Да в каюте сидит, не вылезает.
– А чего ему? Не там встали?
– На тот берег ему надо.
– Надо так надо. Вот стемнеет и перевезем.
– Ему сейчас надо. Приспичило.
– Пьяный, что ли?
– Нет вроде, – засомневался Ведеркин.
– Да он в рот не берет. Принципиально, – сказал боец, стоявший рядом. – И ткнул Матвеича кулаком в бок. – Ты, что ли, капитан? Чего ж таился?
– Почему таился?
– Почему – это ты начальнику скажешь. От него не скроешь, душу вынет. Пошли давай.
В сопровождении красноармейца Матвеич взобрался по доске на палубу. Дверца в носовую каюту была открыта, он спустился в душное нутро, разглядел в полумраке маленького, кругленького командирчика, всего в ремнях и в фуражке на голове.
– Вот, привел, – сказал за спиной красноармеец. – Прятался в кустах.
Матвеич оглянулся недоуменно. Хотел ругнуться, да впору было смеяться: боец забавно маялся с длиннющей винтовкой, которая никак не хотела помещаться в крохотной каютке, ни вдоль, ни поперек, ни штыком вверх, и он держал ее наискосок, дулом наружу.
– Мелет невесть что, – сказал успокоенно, опускаясь на узкую скамью.
Командирчик вскочил, будто его укололи в одно место, да каютка и для него оказалась низкой – шмякнулся головой о подволок. Может, целую минуту опоминался, потом сказал сердито:
– Почему тебя искать надо?
– А чего ты раскомандовался? – удивился Матвеич.
– Узнаешь – чего. Я еще выясню, как ты завладел переправочным средством.
– Ты, мил-человек, говори да не заговаривайся. Зачем пожаловал-то?
– А куда мальчишку дел? – Неожиданно спросил он и нагнулся к самому лицу. Матвеич отшатнулся и тут узнал розового командирчика, что пытал его со Степкой там, в степи. – Катеру-то сам название придумывал или кто помогал?
– Ты дурак или сроду так?! – обозлился Матвеич.
Жалость захлестнула горло, снова защемило сердце, как только что было во сне. Где он, Степка? Кабы знать-ведать! Мыкается небось несытый да немытый…
– Ладно, – с угрозой сказал командирчик и сел. – Разберемся. Вот вернемся и поговорим, а пока заводи, на ту сторону поедем.
– Дивлюсь я на тебя, – сказал Матвеич, не двигаясь с места. – Где так себя умней, а где… Тебе чего, жизнь молодая надоела?
Думал, заорет командирчик, наган вынет. А тот сидел, будто и не он. Прямо чудно: то гроза грозой, а то, как нищий на паперти, в глаза заглядывает.
– Понимаешь, старик, надо. Вот так надо, – резанул рукой по горлу. – Приказ.
– Да ведь налетят.
– Не налетят, – заявил с завидной уверенностью, будто была у него прямая связь с Господом Богом, а заодно и с немецким командованием. – Теперь они все там, на юге.
– На каком юге?
Командирчик с хитрым прищуром глянул на него.
– А чего ты так взволновался?
– Как не волноваться? Я же здешний.
– Купоросное знаешь?
– Как не знать!
– К Купоросному немцы рвутся, к Волге.
– И там тоже?!
– Вот именно. Но Сталинград мы не отдадим. Приказ категорический.
– Сколь их было, категорических-то?!
– Теперь все, заруби это себе на носу, старик.
– А чего на меня-то окрысился?
– А кто давал немцам обещание работать на них, здесь, на переправе?
– Кто давал?
– То-то и оно. Малец мне тогда все рассказал. Где он теперь?
Матвеич пожал плечами, не зная, как себя вести, что говорить. Искать бы надо Степку-то, пропадет ведь. А он тут сидит, лясы точит.
– Молчишь, старик? Ну, мы все узнаем. Замаливай грехи, пока не поздно. Сумеешь на ту сторону проскочить – зачтется.
Не доходили до Матвеича эти угрозы. Кому он чего обещал? Что такое мог сказать Степка? Вокруг столько горя, а этот командирчик о каких-то словах. До слов ли теперь?..
– Катер жалко, – помедлив, сказал он. – Погубим ведь.
– Я беру ответственность на себя.
– Что мне твоя ответственность? Раненых-то вон сколь, а плавсредств много ли осталось? Ночью надо…
– А ночью что? Пожары светят, да и фонари немецкие. Светло, как днем.
– Что верно, то верно, – вздохнул Матвеич.
И задумался: может, и верно, удастся проскочить? На дурака-то, глядишь, и получится.
– Я ведь и приказать могу! – снова повысил голос командир.
– А чего мне твой приказ? Я сам по себе.
– Ошибаешься, старик, теперь все мобилизованные. За невыполнение по закону военного времени знаешь, что бывает?
– Ну пугай. Чего вы все пугаете?
– Кто это – все?
– Как с наганом, так пугает. Для того ли наганы-то?
– А для чего? Это интересно. – Он даже фуражку снял, положил на столик. – На войне строгость нужна, чтобы отступать боялись.