Невеста стального магната

Елена Гром

Невеста стального магната

Глава 1.

*** Нина ***

«Надеюсь, сегодня ты скажешь мне «да»».

Смотрю на смс, щурясь от сибирского солнца, и прыгаю в трамвай.

Очень двусмысленная фраза. Может означать, что угодно. Первое свидание. Секс. Минет. Свадьбу.

При мысли о свадьбе, сердце делает кульбит, но я отбрасываю мысль. Потому что больше не невеста стального магната, а просто студентка театрального вуза в Новосибирске.

Ну хорошо, пусть не очень «просто». Ведь мне удалось поступить с первого раза, на бюджет. В первый же год попасть в массовку городского театра.

И сейчас я еду на первый свой спектакль, где буду играть роль Ларисы в «Бесприданнице» Островского. Пугает, насколько это сходится с прошлым. А молодой человек, мне написавший, это Толя. Весьма талантливый актер и мой партнер по сцене. Играть он будет Юлия Карандашева, что тоже весьма символично.

Уже полгода я отказываю ему в свидании, придумывая самые разные причины. Вроде отсутствия времени, страха, что это испортит отношения в коллективе, что не хочу рушить такую замечательную дружбу.

И только настоящую причину назвать ему боюсь.

Я девственница.

И, наверное, его это может обрадовать, только вот при этом мое тело весьма порочно использовалось в самых разных позах на протяжении почти трех месяцев.

И я была очень даже не против.

Девственна, но не невинна. Но сейчас, вспоминая об этом, мне кажется, что на коже застыл известкой слой грязи.

А Толя… Он другой. Он светлый. Хочет не просто отношений, он жаждет настоящей любви.

«А разве есть любовь ярче, чем между партнерами на сцене, Ниночка», – шептал он мне, недавно провожая домой.

«Есть», – думала я, только вот не приносит ничего хорошего. Как наркотики. Отказ от которых адски болезненный. Ломка невыносима. Я не принимала наркотики, но я любила.

Толе же я улыбалась, просила не торопить, и целомудренно целовала в щеку.

Порой корю себя, что эгоистично держу призрачной надеждой.

Но мне кажется, его добродушие и нежность дарят мне то ощущение света, что я потеряла два года назад.

Когда выстрелила в любимого человека.

– Пермякова! – черт. Бросаю взгляд на наручные часы. Не опоздала же вроде. У нас еще прогон. А наш режиссер вечно на панике. – Ты чуть не опоздала! Помнишь, по какой причине ты имеешь право опоздать на репетицию?!

– Если умру? – предполагаю я и сдаю свой любимый белый пуховик в гардероб.

Подарок бывшего жениха все такой же, как и два года назад.

Наверное, мазохизм, но я не могу его выкинуть. Он дарит мне воспоминания. И то, что они не только хорошие, порой держит меня на плаву.

– Правильно! Только витаешь ты где? – он хватает мой подбородок жесткими пальцами и осматривает лицо. – Выспалась?

– Весьма, – даже снилось что–то. Коты. Мне всегда снятся коты. Но не какие–то, а вполне себе конкретный, которого я оставила в прошлой жизни.

– Тогда хватит пялиться в пустоту. Я даю тебе шанс. Просрешь, другого не будет.

«Просрешь, другого не будет», – передразниваю его про себя.

Потому что повторяет регулярно. Но в лицо претензии не выскажу, потому что он самодур и может выкинуть все, что угодно.

Но при этом весьма харизматичный, со своей кудрявой черной шевелюрой, высоким ростом и поджарой фигурой.

А уж от походки, резкой, размашистой, так и вовсе многие дамы в нашем театре сходят с ума.

А еще он мой педагог. Очень требовательный и грубый. Но после отношений с Борисом Распутиным, женихом. Его ударов по самому больному, грубость Шолохова ощущаются легкими толчками в плечо.

И режиссеру весьма понравилось, как я их сношу. Плакала только один раз. Зато после этого выдавала те сто процентов, что он просил.

То есть беспрекословно требовал.

Толя уже в гримерке. Улыбается из зеркала, пока над его лицом и светлыми волосами колдует гример. Немного старит, лепит усы. А еще моя мама по сцене здесь, и, конечно, «Паратов». Видный актер, заслуженный артист сорока лет Жильцов Владимир. И ему очень не нравится, что он участвует в спектакле со студенткой второго курса.

А мне не нравится, как он играет богатого дворянина. Потому что у меня в голове сложился образ по реальному персонажу. И Жильцов ему не соответствует, больно наигранно это его: «Что делать, Лариса Дмитриевна! В любви равенства нет, это уж не мной заведено. В любви приходится иногда и плакать.». Хотя может быть я просто сужу со своей колокольни? Ведь мир – это не только Борис Распутин. Он гораздо больше. И я сама на протяжении последних лет в этом убеждаюсь.

И убеждаю себя, что ловлю кайф от своей свободы.

– Нина, бегом, – тянет меня к зеркалу гример и распускает косу темных волос, накладывает грим на светлую кожу, оттеняет синие глаза. В другую сторону меня тянет костюмер, потом снова появляется Шолохов. Останавливает в коридоре, толкает к стене.

– Ты мне здесь нужна, а не в облаках своих. Сейчас сцена возвращения Паратова. Ты все помнишь?

Киваю и настраиваю себя на роль.

– Об вас я всегда буду думать с уважением; но женщины вообще, после вашего поступка, много теряют в глазах моих, – говорит Шолохов, чуть более низким голосом. Он и сам был актером, но повелевать ему нравится больше.

– Да какой мой поступок? Вы ничего не знаете.

– Эти «кроткие, нежные взгляды», этот сладкий любовный шепот, – когда каждое слово чередуется с глубоким вздохом, – эти клятвы… И все это через месяц повторяется другому, как выученный урок. О, женщины!

– Что «женщины»?

– Ничтожество вам имя! – с отчаянием в голосе выдает режиссер, чуть нависая.

– Ах, как вы смеете так обижать меня? Разве вы знаете, что я после вас полюбила кого–нибудь? Вы уверены в этом?

И почему после этой реплики, мне хочется закрыть глаза и окунуться в прошлое. Смотреть не в зеленые глаза, а серые. Чувство, что именно Борис стоит передо мной и хлещет новой репликой Паратова.

– Я не уверен, но полагаю.

И я отвечаю, отвечаю сердцем и звенящим шепотом, облизывая губы. И Шолохов «Паратов» смотрит на них так внимательно, что становится неудобно.

– Чтобы так жестоко упрекать, надо знать, а не полагать.

Я вот знаю, что больше Бориса не люблю. Знаю ведь?

Глава 2.

Шолохов меня не отпускает. Только на телефон свой отвечает насчет проходок высокопоставленным гостям. А у меня есть минутка, чтобы ответить на смс. Бросаю взгляд в телефон, а там уже сообщение от Женьки.

«Хай, бейба! Я уже еду! Купила тухлые помидоры! Вдруг народ забудет, как нужно встречать будущую звезду. А после премьеры закатим вечеринку. И Толю твоего возьмем. Зажжем, подруга!».

Мне уже страшно. Хотя идеи подружки–сожительницы всегда меня пугают до дрожи.

О чем ей и пишу с тихой улыбкой. И телефон тут же отбирают.

– Ты должна страдать! А не портить грим своей улыбкой! – орет мне в лицо Шолохов, пихает гаджет обратно и марширует к рубке свето–режиссера.

Ладно хоть не забрызгал ядом. Он может. Хотя, надо признать, когда смеется, он становится почти красивым.

– Мне кажется, ты ему нравишься, – Толя. Отлепляется от стены и подходит близко. – Он орет так эмоционально только на тебя.

– Ты просто давно не был на его занятиях. Там он не только орет, но и кидается стульями.

– О, Боги, – смеется Толя и проникновенно смотрит мне в глаза. Ну, давай, вот именно сейчас самое время. – Как ты выжила?

– Мне не привыкать к тирании.

– Отец, – улыбается он, и вот здесь я не могу соврать.

– Мужчина.

– Оу, – поднимает он руку к голове, как обычно делает, но вспоминает про лак и смеется в кулак. – Черт… Я был уверен…

Уверен, что я девственница. Кто бы сомневался.

– Это проблема? Теперь ты не ждешь моего «да»?

– Да, нет, – неловко смеется он, – просто я бы был настойчивее и уже бы ждал другого «да». Нина, послушай…

– На сцену! Толя! Перед спектаклем в душ. И ручкой поработать. Не хватало, чтобы зрительницы на твой стояк смотрели, а не на сцену.