Страница 6 из 114
Глава 2
Они и созвонились, и списались, Максим заочно познакомился со своим дядей и затеял с ним оживленную переписку, но его приезд удалось организовать только через год с лишним – Вадим болел, Максим разводился, оба заканчивали картины.
И вот наконец русский здесь. Сидит рядом в машине, любуется осенним пейзажем.
Почувствовав на себе взгляд, Максим повернулся. Вадим смигнул и отвел глаза. У него была такая привычка – смигивать, Максим это еще в Каннах подметил, и это придавало Вадиму сходство с совой. К тому же у него были круглые зеленовато-серые глаза, нечеткое, как на детском рисунке, пятно рта и округлое мягкое лицо, на котором неожиданно крепко и крючковато сидел нос.
Максим слегка улыбнулся в усы.
– Как дядя снимается?
– Он в отличной форме. Когда я предложил ему роль, то поставил условие: выход из запоя. Шантажировал грядущей встречей с тобой. Сам не ожидал: Арно не только согласился, он буквально на следующий день помчался к врачам, лег в больницу. Я его ждал, отодвинул начало съемок. А сам, честно признаюсь, все время боялся – вдруг на съемках сорвется? Вдруг снова запьет? Все насмарку тогда! Тем более что сценарий такой… В некотором смысле из его жизни, из драматических моментов его жизни, точнее. Увидишь, сегодня у меня сцена с девочкой, я тебе говорил о ней, кажется… Они неплохо сработались.
– Актриса?
– Лицеистка… Разница, конечно, есть, Арно ее переигрывает, но в этом есть своя прелесть, оттеняет ее свежесть, непосредственность…
Максим в ответ неопределенно кивнул, выражая вежливое, но неуверенное согласие.
– Ну и как, дядя держится?
– Держится, молодец. Я его страшно уважаю за это. Сам знаешь, сколько разбитых актерских судеб из-за слабоволия…
– У нас как-то все ухитряются и пить, и работать.
– Ну вы, русские, – нация специфическая…
– Должно быть, – усмехнулся Максим. – А что за «драматические моменты его жизни»? Если не секрет?
– Как-нибудь расскажу… Мы приехали.
Они съехали со скоростной трассы на местное шоссе, вскоре свернули на проселочную дорогу между лесом и полем. Тянувшийся слева лес вдруг отступил, открыв обширную поляну, посредине которой старый разваленный дом торчал, как одинокий сгнивший зуб. «Последний зуб во рту у дряхлого старика», – подумал Максим. Странно было видеть эту потерявшуюся во времени и пространстве развалину, неожиданно возникшую перед ними всего в паре сотен метров от шоссе, отделенного лишь неширокой полоской леса. Эта натура была менее правдоподобна, чем декорация, казалось, что только изощренная фантазия художника способна создать такое архитектурное чудовище.
Вокруг дома суетились люди, налаживая технику, проверяя приборы, подтягивая провода и кабели, перекрикиваясь и оживляя эту угрюмую сценическую площадку. «Не приведи бог попасть сюда ночью, одному – со страху умрешь на месте, – подумал Максим, – тут бы фильмы ужасов снимать».
Вдруг вспомнился сон, приснившийся в самолете: похороны, бесконечная серая молчаливая процессия – неизвестно чьи похороны, может, даже и собственные? Было чувство горя, страшного и всеобъемлющего, – после такого не живется; был ужас, пробирающий до пальцев ног; а вот отчего все это было и кого хоронили – он не знал или не помнил.
Передернув плечами, Максим заставил себя отключиться от неприятных воспоминаний. Сон и сон, подумаешь! Максим их часто видел, всегда цветные и яркие, всегда неожиданные: и по разным странам путешествовал, и на других планетах бывал, и с богами беседовал – не перескажешь и не опишешь, разве что показать… Поэтому, может, и пошел в кино?..
На импровизированной стоянке стояло несколько студийных и частных машин съемочной группы, погруженных колесами в грязь. Остальные, чистюли, припарковались на обочине шоссе, которое просматривалось за редевшим позади развалины леском. Поколебавшись, Вадим завел свой сверкающий «Рено-Сафран» в жирное глинистое месиво, выключил мотор и с опаской выпустил ногу из машины.
Максим выбрался с другой стороны и потянулся, оглядываясь.
– Дорогуша, – зарокотал поодаль сочный бас, – дорогуша! Ну вот наконец и свиделись! А? Вот она, рука судьбы!
К Максиму направлялся, раскинув руки для объятий, невысокий плотный человек лет шестидесяти, с седой, но густой волнистой гривой волос. Максим раскрыл руки в ответ. Дядя смачно расцеловал его четыре раза в обе щеки и обернулся к группе.
– Я вам всегда говорил, – провозгласил он, – найдутся мои русские родственники, объявятся в один прекрасный день! И я был прав! История – мудрый судья, она всегда все расставит по местам, рано или поздно, но расставит!
Дядя обнимал, похлопывал и потряхивал, вертя в разные стороны послушного смеющегося Максима. Какие-то люди обступили их, разглядывая Максима с любопытством и улыбаясь от души этой сцене долгожданной встречи. Максим не успевал пожимать чьи-то руки, подставлять щеки для многократных поцелуев и повторять «бонжур».
– Нет, ну вы посмотрите на него! Какой красивый мальчик! Наша порода.
Улавливаете фамильное сходство? – гудел бас Арно. – Ну как же, как же, смотрите внимательнее! Повернись, племянник, повернись им в профиль – пусть увидят! Нос, подбородок, что же, у вас глаз нету?
– Вы же в гриме, дядя. И наши с вами носы сравнить никак невозможно, – улыбался Максим.
– Вы? Какое-такое «вы»? Ты – племянничек мой нашедшийся, ты – часть нашей семьи, часть нашего рода. И я с тобой буду на «ты». А ты, хоть и маленький, но с дядей родным (Максим не смог сдержать улыбки на «родного») будешь тоже на «ты». Но посмотрите только, как он по-французски говорит! Сразу видно, язык Вольтера в крови у этого мальчика! А нос мой, не волнуйся, они хорошо знают. Я, слава богу, сорок лет кино и театру отдал и помещен вместе с моим носом во все учебники и энциклопедии, правда же, голубчики мои? Ну дай мне тебя обнять еще раз! Какое великое событие – наш род воссоединился! Знаете, вы, – он снова повернулся к съемочной группе, – в чем одно из немногих достоинств аристократии? Сам-то я убежденный демократ, дорогуша, – сообщил он Максиму через плечо, – так знаете или нет? Нет, не знаете! А я вам скажу: в том, что для нас род, корни – это святое. Так-то, детки мои.