Дни Солнца

В пункте наблюдения, что в цоколе дворцового крыла, он попросил себе чаю, а Андрей приказал раздеваться гвардейцу дежурной смены, оказавшемуся, на свою рыжую голову, одного сложения с ним.

В комнате, несмотря на включенные кондиционеры, было душно, попахивало казармой. Прихлебывая из неудобной чашки, Александр поглядывал из-за спины оператора за тем, что происходило у восточных ворот. Телевизионная картинка была нечеткая, рябила, к тому же камера находилась чересчур далеко от места происшествия. На мониторе можно было видеть лишь скопление машин вокруг автобуса, проблесковые маячки, фигурки людей и вертолет на обочине. Чай отдавал соломой. Александр поставил чашку на столик и хлопнул оператора по плечу. Тот выгнул спину и, казалось, перестал дышать.

– И долго это продолжается? – спросил Александр.

– Нельзя… – шепнул оператор, не оборачиваясь, – никак нельзя, ваше высочество.

– Нельзя – чего? – удивился Александр.

Вместо ответа солдат взял пустую чашку и вороватым движением сунул ее в полку под столешницей.

– Виноват, ваше высочество.

Чувствуя, что начинает злиться, Александр пощупал лоб.

– Ты не ответил.

– Минут пятнадцать, ваше высочество… Убили кого-то там.

– Убили?

– Заложника вроде.

Александр обернулся к Андрею.

– Слышал?

– Да! Да! – нетерпеливо отозвался Андрей, шурша штаниной и подпрыгивая на одной ноге.

– Есть связь с полицией? – спросил Александр оператора.

– Есть. Только сказали, сами разберутся.

– То есть?

– Ну, всего два заложника осталось. Водитель, девушка и всё.

– И что?

– Не могу знать… – Оператор пошатнулся, как от толчка в спину. – Штурм, ваше высочество!

Восточные ворота озарились молнией, придавшей на миг всей картине какой-то потусторонний вид. Влажная земля, машины, человеческие фигурки – все это как будто окуталось снежной пеленой, застыло. В неспешно падавшей темноте сверкнули язычки выстрелов, задвигались автомобильные фары.

– Магниевые гранаты, – сказал Андрей. – Они решили ослепить его.

Александр помотал головой.

– Они решили не создавать нам проблемы. Но если там пострадал еще кто-то, Андрей, то…

– Что?

– А то: можно было обойтись без стрельбы.

– Но это ж не… – вспыхнул Андрей.

– Можно было открыть эти ворота, начать переговоры, – продолжал Александр, давая волю своему раздражению, причиной которого были не столько магниевые гранаты, сколько казус с чашкой. – Могли бы, в конце концов, тянуть время, не знаю, только не это.

В комнате на минуту стало тихо, слышалось только потрескиванье раций. «Господи, – подумал Александр, – пропустить во Дворец – кого? о чем я?..»

– Этих, мордоворотов своих, ты хоть можешь мне дать сейчас? – спросил он.

– Зачем? – опешил Андрей.

– Сам знаешь.

К восточным воротам направились пешком: впереди Андрей, справа и слева от Александра по два охранника, похожих друг на друга, как братья, один гвардеец в арьергарде.

Началось как-то все молча, молча и продолжалось, шли через сосновую рощу, под ногами чавкала хвойная подстилка, с ветвей срывались тяжелые капли, у кого-то на поясе перхала рация. Александра стало дергать в левое бедро, он захромал, но, не желая подать виду, только ускорил шаг. Рана напоминала о себе обычно вот так не вовремя, когда нужно было куда-нибудь бежать. Боль прорастала ледяным лезвием из кости, слабея, стекала к колену, и кожа немела в месте удара пули. Как всегда при этом, он вспоминал безоблачное воскресенье двенадцатилетней давности, церемонию открытия какой-то восстановленной церкви, серебряные ножницы на подушке, мать, державшую его за пуговицу на рукаве, толпу и страшный удар по ноге, после чего на платье Государыни расцвели похожие на сыпь красно-бурые точки, а его самого кто-то стал тащить вниз, под обтянутый бархатом помост, – ему казалось, что ушибленной ногой он продавил доски насквозь, уходя в них, как в воду.

У ворот возникла заминка. Из командного пункта наотрез отказались открывать объект без санкции кого-нибудь из членов Императорского Совета. В ответ Андрей клятвенно пообещал пустить под трибунал дежурного и дал ему на размышление минуту. Александр было понадеялся, что этим все и кончится, они вернутся, Андрей побежит искать себе неприятностей на командный пункт, однако не прошло и десяти секунд, как загудели спрятанные в гранит сервомоторы, высокие створки железно гавкнули и поползли по сторонам.

Картина происшествия, хотя все еще далекая, отличалась от телевизионной настолько, что Александр подумал, будто они вышли не с той стороны Дворца. Плоские россыпи огней и бликов на влажном асфальте простирались вокруг, как берег над водой. Зазевавшийся полицейский попытался преградить путь, но тотчас был остановлен, буквально обездвижен видом формы императорских гвардейцев. Когда прошли кордон, Андрей на ходу склонился, подхватил что-то и протянул Александру стреляную гильзу: «Девять миллиметров, корона…» Александр машинально сунул ее в карман.

Основная масса толпы собралась у автобуса. Здесь было много света, нервной и вместе с тем какой-то сонной возни, дорожное полотно оказалось уложено кольцами кабелей, присыпано зерном автомобильного стекла и обрывками бумаги.

Под раскрытыми передними дверьми автобуса на подстилке лежала без сознания девушка лет семнадцати в разорванном на груди платье. Над ней колдовал молодой санитар; что-то шуршало и щелкало у него в раскрытом чемоданчике, он тихо ругался, а потом в дрожащих руках его расцвел шприц с длинной, в палец, иглой. К удивлению Александра, люди толпились не здесь, а у задних дверей. Он замешкался, не зная, что делать, тем более что в это время с обочины стал взлетать вертолет. Машина, свистя лопастями, прошла всего в нескольких метрах над землей. Жарко дохнуло выхлопом, пространство как будто заполнилось штормовой водой, и в эту минуту грохочущей, чудовищной тишины Александр увидел, как повисает жало шприца над грудью девушки. Он не успел ничего подумать – при таком грохоте было невозможно думать, – а лишь перехватил руку санитара. Парень и не сопротивлялся. Не оборачиваясь и, очевидно, решив, что это кто-то из медицинской бригады, он отдал Александру шприц и побрел прочь на заплетающихся ногах. Со шприца текло, Александр передал его одному из гвардейцев. Он был сейчас ближе всех к девушке, и что-то покорно-беспомощное, показавшееся в ее позе, заставило его опуститься на колено, коснуться полураскрытой кисти. Дыхание бездонной дыры под девушкой, пропахшей хвоей пустоты, в которой он сам очутился одной ногой двенадцать лет назад, одурманило его, он как будто отстранился от самого себя и, впрочем, потешаясь краешком мысли над дикой превратностью случая – цесаревич-реаниматор, – был едва способен поспевать за самим собой. За собой, то орущим на гвардейцев и врачей, то прикрывающим лоскутьями платья грудь девушки, то бьющим кулаком по борту автобуса («Едем! Едем!» – куда? зачем?) – в общем, совершающим массу невозможных действий. Кто умеет водить автобус? Не «водитель автобуса», а ты, Андрей, ты, болван, способен сдвинуть с места этот драндулет? Способен – в автобус! Девушку, врачей, гвардейцев – всех в автобус! Да звоните, чтоб встречали! Главное – успеть. Не дать дыре сделаться ямой, которую забросают еловыми ветками, сровняют с землей и придавят памятником.

Более или менее он стал приходить в себя, когда, решив срезать угол сада, утюжа крышей обвисшие ветки, по узкой прогулочной аллее они подъезжали к госпиталю. Отрезвил же его знакомый по прогулкам дух тления, казалось, что в автобусе запах сгустился.

По телефону медики не разобрались, в чем дело, – у дверей приемного покоя ждали сразу три санитарные тележки и чуть не взвод белых халатов. Девушку гвардейцы пронесли мимо Александра в передние двери и отчего-то направились не к белым халатам, а в обход здания. Санитарам пришлось устроить погоню с гремящей тележкой, и тут случилось нечто удивительное: ладно бы они уложили и отвезли в приемный покой девушку, но затем обступили и гвардейцев. Один из солдат вдруг заикнулся, схватил с головы берет и сложился со стоном, его стошнило. Александр посмотрел себе под ноги и увидел, что стоит в вязкой, как грязь, луже крови, что кровь не только у него на ботинках и брюках, но и на рукавах куртки. Взгляд его прошел в глубь салона, и там, между кресельных рядов, он увидел жирно лоснящийся, какой-то сникший контур тела с размозженной головой. Запах, исходивший от тела, показался знакомым, и на мгновение, в которое он был близок к обмороку, в запахе этом он различил ту самую вонь, что преследовала его в парке. Чувствуя дурноту, он тоже стал сходить по ступенькам, споткнулся и чуть не упал. Белые халаты было бросились к нему, но что-то в его лице заставило их остановиться и только смотреть, как медленно, словно не сознавая того, что делает, он растирает кровь на брюках.