Страница 6 из 11
«Я однолюб, – повторял Гоша, как мантру. – Одновременно не могу любить больше одной женщины»
Он не врал нисколько. Как только малое его чувство подросло и стало разбухать, как огненный шар, а в ответ на его искреннее восхищение разгорелся живой огонек чужой приязни, он напрочь охладел к своей жене. Все было честно: единовременно любить мог только одну женщину. К своей родной Ксюше он теперь чувствовал только все нарастающие раздражение и неприязнь. Да, черт ее дери, чего она здесь ходит в старом домашнем халате, несет всякую оторванную от жизни, романтическую чушь, когда есть рядом живое пламя, и Гоша чувствует его тепло.
А как невыносимо сладко нежиться в этом огне!
Гошино раздражение, бывшее оборотной стороной его когда-то пламенной любви, обладало силой немалой. Это как атомный реактор: и свет с теплом производит, но и губительное излучение рвется из него наружу. Ксюша вдруг хиреть и чахнуть начала. Там болит, здесь колит, здесь давит. Сама не понимала, откуда в двадцать семь лет у нее взялись такие болячки.
Ее мятущаяся душа с рождением второго, наоборот, улеглась, остепенилась, размякла. А тут такое! Ляльку соперницу она почувствовала сразу, вот только как с этим бороться, ума приложить не могла. Плакать? Ругаться? Стыдно! В ее представлении, отвергнутая жена вызывала только жалость и насмешку, а жалость по отношению к себе Ксюша не любила. Что ж она, убогая, что ли. Из советских книг, на которых выросла, она знала, что жалость– наихудшее чувство, унижающее достоинство человека. Вот и затихла Ксюша со своей болью. Никому не сказать. Ничего самой не сделать: двое маленьких детей на руках и муж, заглядывающий в чужой огород. Куда податься. Поехала на месяц в деревню, к родителям.
Гоше в это время тоже было непросто. Любовь к прекрасной кудрявой золотовласой Ляльке нарастала день ото дня, а Лялька тем временем занята была пустым. Муж ее, красавец-абхаз никак не мог пристроиться на достойную работу. В начале девяностых всех носило с места на место. Кто-то ваучерами торговал, кто-то жвачку и колу реализовывал, а остальные мечтали о работе. Денег не было. Лялька переживала, муж Ляльки злился, Гоша жег понапрасну любовный костер. Понапрасну? Да нет, оказалось, не напрасно. И с ее мужем Ляльки не напрасно вел разговоры о взбалмошных женщинах. Настал день, собрал Лялькин муж чемодан, и был таков – нечего женщине его мужское достоинство унижать. Вышел вон и не оглянулся. Уехал к родителям, в Абхазию. Даже маленький сын удержать не смог.
Понял Гоша, что судьба приподносит ему щедрый подарок за все его долготерпение и упорство.
«У меня всегда были самые красивые женщины, – хотел похвастаться он, но вслух не сказал. Только подумал.
Теперь он знал свою силу, знал, что его душевный огонь может творить чудеса, Расправил Гоша крылья, и полетел.
Ксюша, конечно, видела метания мужа, видела и страдала. Но сделать ничего не могла в своем положении: работы нет, дома своего нет, двое малышей на руках. Рассказать о своей беде никому не решалась. Поплакала Ксюша, а потом скрепилась – что делать, значит, придется так жить.
Гоша тоже страдал, ощущая абсолютную невозможность такого мироположения. С любимой женщиной соединиться на веки вечные или хоть на ближайшие несколько лет, он не мог, потому что женщина еще не покорена была окончательно, еще упиралась, как дикая кобыла. Да к тому же: была у него еще живая жена, пусть безынтересная, но которой обещал заботиться до самой смерти. И были еще дети, которых не любить не мог, и оставить не мог. Малы очень.
Это был первый случай Гошиного большого раздражения и нетерпения к Ксюше. Те, что случались раньше, связанные со ссорой или обидой, были короткими, как укол, а теперь нетерпение разрослось, а раздражение стало постоянным и непреодолимым. Развестись? Никак. Все ополчатся. И родители тоже. И детей потерять, своих, родных – на это он пойти не мог. Иногда он думал: «Вот бы Бог освободил меня!» Но в Бога он не верил, а уж в открытую костлявую призывать ему воспитание не позволяло, хотя и были иногда такие мысли, что греха таить.
Через пару лет все устаканилось. Или Ксюшу Бог уберег. Или Гошин верховный смотритель забеспокоился о его душе.
Родители Гоши, постарев, решили перебраться поближе к внукам, что-то построили, как жители крайнего севера, под бывшим Ленинградом, а к тому времени уже Петербургом, что-то продали, и Гошину пермскую квартиру, в том числе. В результате, оказалась Ксюша со своими двумя детьми и повзрослевшим романтиком Гошей прямо под боком у свекра и свекрови, стена к стене. Двери квартир в один коридорчик выходят,
Гоша уезжал из Перми со сложными чувствами. С Лялькой так и не сложилось – уж очень своенравная девица была, но и забыть такую королевишну было ох как непросто. Но уехал. Потом еще раз наведался в Пермь. Вернулся к Ксюше, до конца уверившись, что ничего не выйдет. К Ляльке к тому времени уже новый гражданский муж прибился.
Ксюша, понимая, с какой целью поехал Гоша в Пермь, день проплакала под экспрессивную музыку Вивальди. Поплакала и успокоилась, дав себе обещание, что больше никогда и ни одному мужчине не позволит она себя обидеть. Выходит, что совершил тогда Гоша преступление – убил в Ксюшиной душе доверие.
– А эта?! Дурная она, – сказал он много лет спустя Ксюше – видно с языка сорвалось, – Шальная. Один мужик у нее в постели лежит. Другой за столом сидит, о жизни своей рассказывает. А третий – в дверь стучится.
– А ты-то в это время где был? С какой позиции эту ситуацию обозревал? Из спальни? Или из гостиной? Каков был твой «взгляд изнутри»? – вдруг прямо в лоб с улыбкой спросила Ксюша,
И Гоша улыбнулся, ничуть не смутившись. Ксюшу он уже давно не жалел. Обманула она его. Сильно обманула. Наобещала когда-то своим гордым видом, много наобещала, больше, чем смогла дать. Улыбнулся Гоша и промолчал, чтобы лишнего не сказать, за что пришлось бы ему извиняться перед Ксюшей. Просить прощение он с детства не любил.
Не знал он тогда, что извиниться и прощать иногда очень даже полезно. Для всего полезно: и для души и для физического здоровья. Ведь, в сущности, как хорошо: извинился, простил и забыл, и грех с души, и хворь – с тела.
Ксюша эту науку в какой-то момент поняла и усвоила. И с тех пор стало ей жить полегче и повеселее. Не зря ее судьба учила. Не зря, видно, ее Гоша учил.
Улыбка бумажного змея
Вместо предисловия. .
– Согласись, это заманчиво – быть счастливым. Здоровье, благополучие, изобилие – вот он, джентльменский набор хорошо устроившегося в жизни человека. Так и хочется спросить: как ты докатился до жизни такой? И можно ли мне покатиться с тобой рядом? – Георгий смотрел на меня и улыбался.
«Что-то замышляет», – подумала я.
– Завидуешь что ли? – сказала я в тон мужу. – Хотя, если честно, мне тоже нравится. А прибавь ко всему этому богатству еще и любовь. Устоять невозможно.
– Любовь…любовь, – Гога покатал словечко во рту. – Нет, любовь убираем. Иначе исчезаетт спокойствие! – он помолчал. – Конечно, случается любовь необременительная – без обязательств и страстей, но таких случаев один на миллион. Обычно появляется раздолье для сомнений и переживаний. Где ж тут счастье?
– Насчет любви без обязательств ничего сказать не могу. Когда любовь необременительна для одной стороны, для другой она обычно получается слишком обременительной, – сказала я. – Но и совсем без любви никак. Для женщин. И для мужчин тоже. Если говорить о среднестатистическом мужчине в возрасте от прыщавого тинейджера до живого еще, пусть и древнего, старика. Ну, и о тебе, милый, конечно.
Гога замаслился довольным лицом.
– Хорошо, оставим, если уж тебе так хочется. В конце-концов, тяга к красоте – это не преступление, – Гога обожал эту тему.
– Значит, здоровье, благополучие, изобилие, любовь. – засмеялась я. – Чего-то еще не хватает! Я знаю! Для полного счастья недостает исполнения желаний!