Страница 2 из 11
Лёне досталось сразу за всех – за Ленку и Витьку, за Кулямова, за одноклассников из Отрадненской школы, которые, когда ей было тринадцать лет, а потом четырнадцать и пятнадцать, в упор не видели худую, бледную, высокую девочку с двумя косичками и неровными зубами. Это была месть за всех мужчин, которые когда-то обидели или могли обидеть ее. Теперь-то она понимала это.
Лёня сдался не сразу. Терпения ему было не занимать. Он вспомнил все свои промахи, осознал ошибки и решил подождать. Однажды такая тактика уже увенчалась успехом. Но время шло, а Ксюша была непреклонна. Он искал пути сближения: приглашал ее на медленные танцы на общежитских дискотеках, рассказывал веселые истории или громко смеялся, когда она могла слышать его, находился рядом в походах. Все было напрасно.
Через несколько месяцев после разрыва он подружился с симпатичной девушкой, невысокой, милой, ему под стать, и стал появляться с ней повсюду, стараясь вызвать ревность у бывшей подруги. Никакой реакции. Ксюшу будто подменили, как будто почистили ее память, убрав воспоминания о нем. Он начал злиться. Злость многолика, всепроникающа и разрушительна. Она скручивает пространство, создавая темные ловушки, тупики и щели, из которых лезет всякая нечисть. Ксюша испытала это на себе.
Возвращаясь как-то поздно вечером с институтской дискотеки, она нарвалась на озабоченного полуночника, который, наверное, тоже был кем-то обижен. Он ухватил ее стальной клешней под локоток и потащил между домами, в сторону маленького темного и пугающего сквера. Ночное рандеву с незнакомцем не входили в Ксюшины планы. Она дернулась, но ощутила силу чужих рук. Тогда она подняла правый свободный кулак, целясь в лицо мужчины. Он был более опытен в драке, поэтому не стал дожидаться Ксюшиной слабосильной плюхи, а ударил первым, сильно и точно, намереваясь испугать и обезоружить жертву. Никогда не битая мужчинами Ксюша, возмущенно взвизгнула, отлетела на несколько метров и завопила так, что ночь содрогнулась, а в окнах близстоящих домов стал зажигаться свет. Стоял теплый октябрь. Хлопнули открывшиеся на крик форточки. Но Ксюша этого уже не видела и не слышала. Завывая, как пожарная сирена, она стремглав мчалась в сторону общежития, до которого было рукой подать – метров пятьдесят, не больше. Желтая кожаная сумка со всеми документами слетела с ее левого плеча, да так и осталась в руках у неудавшегося насильника. Ксюша сумку потом искала, но напрасно.
Кулак прилетел в левую верхнюю скулу. Щека была рассечена. Переносица и оба глаза – левый больше, правый меньше – еще две недели цвели всеми цветами радуги – от темно-багрового до желто-зеленого. Маленький шрам под глазницей так и остался на всю жизнь.
Леня, узнавший о происшествии, пришел навестить бывшую подругу. Смотреть на нее было страшно. Растрепанное существо с распухшим лицом мало напоминало желанную Ксюшу, и он почти успокоился.
Ксюша перенесла ночное происшествие с юмором, только губы ее сжимались в жесткую и презрительную линию при воспоминании о «ночном гаденыше», как она его окрестила. Она сделала кое-какие выводы относительно поздних прогулок, поменяла документы, купила новую сумочку, но к Лёне так никогда и не вернулась.
Валентин Михалыч
С Валей все было по-другому. Они с Ксюшей учились в одной группе. Валя был на год старше, и, безусловно, умнее всех остальных одногруппников – двадцати девиц-пигалиц, не до конца понимавших, где они учатся, и двух молодых людей, из которых один был родственником заведующего кафедрой, а другой – посланцем братской южной республики – то есть, тоже с серьезной поддержкой за спиной. Валя в институт поступал сам, учился сам, разбирался и доходил до всего сам. Он был невысокий, худой, бледнолицый и большеглазый, с растерянным взглядом из-под вечно взъерошенных бровей. Он был безотказный – помочь, подсказать. Одевался более чем скромно: носил тряпичные синие джинсы, клетчатую рубашку и коричневый джемпер. Собственный внешний вид не очень его волновал. И напрасно. Кроме учебы Валя интересовался девушками, а девушек интересовало все, и внешний вид тоже.
Позже, когда Ксюша вспоминала о нем, она всегда, даже про себя, называла его не иначе, как «Валентин Михалыч», по имени отчеству, и искренне надеялась, что уж его-то ожидает гладкая дорога и замечательная жизнь.
Валя был поздним ребенком, его старшая сестра жила своей семьей, отдельно.
Родители обожали его. Отца он едва терпел, а к матери относился любовно-снисходительно. Она наполняла мир компьютерных программ и железа, в который он был погружен с головой, теплом и уютом. Они жили на окраине города в своем доме с огородом, подвалом и чердачным помещением, забитым множеством Валиных вещей. В подвале дома хранилась большая коллекция собранных им превосходных вин, которые в те времена были большой редкостью. Сам Валя не пил, потому что программирование требовало кристальной чистоты мысли, но друзей угощал. В гости к нему, порой, заруливали всей группой, и устраивали шумные вечеринки. Никто не знал, что думали в бессонные ночи его родители, слушая топот пятнадцати пар ног, пьяные вопли и музыку до утра. Да никого это и не интересовало.
Отец иногда выходил из спальни и что-то говорил сыну. Ксюша помнила лицо Вали в эти моменты. Что-то смущало ее в его упрямом и отстраненном взгляде куда-то в сторону, мимо глаз отца.
Периодически Валя оказывал Ксюше недвусмысленные знаки внимания, но она шугалась его в такие моменты, как черт ладана, – друг ведь! Он был упорен и предпринимал попытку за попыткой. Это было в его характере – не сдаваться.
Он понял, что не сможет достичь желаемого, только когда Ксюша собралась и укатила по распределению на Дальний Восток. И тут Валя не столько расстроился, сколько удивился: до сих пор он всегда, рано или поздно, добивался желаемого.
– Я что-то делал не так? – спросил он у матери.
Мать, глядя на его недоуменное лицо, чуть не расплакалась.
– Просто это не твоя девушка. Все еще будет, сынок, – сказала она, словно по голове погладила.
Юра
Юра нарисовался перед Ксюшиным взором, слегка затуманенным советским шампанским, в новогоднюю ночь. Ксюша уже полгода работала по распределению после окончания института в далеком дальневосточном городе и немного скучала по ушедшим веселым студенческим временам.
Их отдел программирования, как и весь большой завод, встречал Новый год во дворце культуры. В большом зале были накрыты длинные столы, и сотни нарядных людей ели, пили, танцевали, играли и смеялись, как и положено в новогоднюю ночь.
Юра пригласил Ксюшу на танец сразу после новогодних поздравлений с боем часов, шампанским и хлопушками. Он высмотрел ее с другого конца стола, где сидел их сборочный цех: яркое бордовое платье, тонкие руки, подвижное лицо. Она была цаца, конечно, – из технического отдела, но и Юра знал себе цену. Вокруг нее увивался толстый хмырь с отвисшей губой. Явно не местный, городской. Лицо было знакомым и противным до тошноты.
Весь танец Юра держал Ксюшу крепко за руку и за талию, потом за талию, потом обняв, прижимал плотно к себе, ощущая каждый изгиб тела под тонким платьем. От этих прикосновений голова становилась пустой и звонкой, как барабан. А музыка звучала и звучала, все крепче соединяя их. И он мечтал, чтобы танец никогда не заканчивался, а радость и блаженство, которое он ощущал, длились бы бесконечно.
Иногда Ксюша отстранялась, бросала короткий взгляд на партнера и улыбалась, ощущая его готовность откликнуться на каждое ее движение и слово.
После первого танца и бокала шампанского Юра пригласил ее снова, опередив других претендентов, и хмыря, в том числе.
– Спасибо, – шепнула Ксюша ему на ухо, – Спасибо, что спасли меня от этого медведя. Он ужасно танцует.
Через три танца они вышли подышать на улицу и потом долго целовались в вестибюле, возле темного гардероба, прячась за могучую колонну. Когда кто-то выходил из зала, Ксюша не могла удержаться от смеха, и Юра еще крепче обнимал ее, буквально впечатывая в себя, и закрывал ее губы своими губами.