Страница 9 из 13
«Шляться!» – словно ударило её по груди. – За что он так меня? Хотя, конечно, хороша: прогулялась…»
Ольга, со слезами на глазах, умоляюще смотрела на Ларионова. Ей было и стыдно, и обидно за себя:
– Владимир Алексеевич, простите, я не хотела…
– Ладно, ладно… – смягчился он. – А сейчас марш в клуб! И сиди там, в кабинете заведующего. И не вздумай куда‑нибудь выйти! – подтолкнул он её к двери, когда они подошли к ДК. Ольга была ни жива, ни мертва.
Владимир Алексеевич собрал быстро всех парней и мужчин из «агитки»:
– Так, ребята. Все вместе держитесь – раз. Второе – из клуба никому не выходить. Там грандиозная драка затевается. Нам нельзя: в обком комсомола доложат – сразу слечу с зав. отделением. Но это – полбеды. Вас всех из КПУ исключить могут. Не ввязываться! Ясно?!
Ларионов подошёл к заведующему клубом, попросил пригласить на ночь милиционера. И всю ночь они с парнями не смыкали глаз, ожидая внезапного нападения деревенских. А те ходили вокруг да около, но к клубу приблизиться не решались, зная, что их там ждёт «засада».
– Ну, Ольга! Устроила ты нам всем ночку! А если они теперь нас выследят и в лесу погром ночью устроят? Теперь из‑за тебя и в палатках не поночуешь… Дурёха! – высказывал ей утром Ларионов.
Ольга всю ночь тряслась, как в лихорадке: на неё напала нервная дрожь. Владимир Алексеевич с жалостью смотрел на неё и думал: «Глупышка ты моя! Совсем ничему ещё жизнь тебя не научила! Так и пропадёшь когда‑нибудь зазря!» И так ему захотелось поцеловать и приласкать её! Он снял с себя куртку, надел на неё и ласково прижал к себе:
– Ну, что ты вся трясёшься? Замёрзла?.. Да разве я позволю хоть кому‑нибудь прикоснуться к тебе!
У Оли слёзы хлынули из глаз.
– Перестань, перестань – не плачь…
Успокоив Ольгу, Владимир Алексеевич вышел из кабинета. И тут же в дверь заглянул Сашка.
– Оль, ты не расстраивайся. Всё будет нормально. Бывает… – улыбнулся он ей, подмигнув.
С утра девчонки‑танцоры ходили «надутые» и не разговаривали. Ларионов не мог понять: что случилось? «Уж не слишком ли я много внимания стал уделять Ольге? Может, ревнуют? И Сашка ходит в последние дни сердитый на меня… Ведь я для них педагог прежде всего. Относиться должен ко всем одинаково. Совсем обезумел мужик, поддавшись своим чувствам, как мальчик. Ведь Ольгу подставляю: что о ней потом в общежитии говорить будут? Нет, надо завязывать – заметать следы…» – думал он.
Чтобы как‑то задобрить девчонок, искупить перед ними свою вину, он купил им большой кулёк конфет в магазине. Принёс в клуб:
– А ну, девчата, налетай!
Но они сделали вид, что не слышат. Подбежали девчонки‑вокалистки и вмиг расхватали конфеты – с большой радостью.
К обеду Ольга слегка отошла от своих ночных приключений и вышла из своего уединения. Девчонки подбежали к ней:
– Оль, за что тебя Владимир арестовал вчера? Ходил такой бешеный: рвал и метал!
– С чего это вы взяли, что он меня арестовал? Я сама там сидела. Что вы! Владимир Алексеевич, наоборот, спас меня от одного подонка. Если бы не он, так и не знаю, была бы я здесь сегодня с вами…
– А что случилось?
– Да пошла я вчера гулять с тем, деревенским, ну, вы же видели… А он давай приставать ко мне, я уже испугалась, думала, что изнасилует… Ну, а Владимир Алексеевич недалеко был: наверно, шёл за нами. Он ведь, сами знаете, за каждую из нас трясётся… Услышал, что он мне стал говорить, подошёл и ударил его.
– Да ты что! А мы‑то думали! Вот дурочки…
И давай над собой смеяться.
– Мы ведь с утра бойкот ему из‑за тебя объявили. Ходили и не разговаривали. Считали: подумаешь, уж нельзя ни с кем и прогуляться!
– Вот за то и конфеты теперь проворонили, которые он нам купил!
Ларионов стал серьёзнее прежнего. Ходил, молчал, сердито кричал на репетициях. К Ольге совсем перестал подходить. Заметив это, Сашка был рад до безумия и стал снова занимать место рядом с ней. Холодность Владимира Алексеевича пугала Олю и в то же время как‑то успокаивала. «Да что я, в самом деле? Нафантазировала его любовь к себе! Совсем он даже и не любит меня. За что? Не больно‑то уж хороша, да ещё отмочила номерок с этим деревенским придурком…» – думала Оля. И ей было хорошо от того, что Санька, да и девчонки, стали относиться к ней по‑прежнему. С Сашкой они в паре на концертах от души плясали «Коломийку», иногда их даже на «бис» вызывали. И успех радовал и сближал их душевно.
«Сашка – хороший, преданный друг, – думала Оля. – Мне не хочется терять его дружбу. А что нравлюсь ему? Это естественно. Он мне тоже нравится: хороший, добрый парень». И в автобусе Санька обнимал Олю, укладывал её голову к себе на грудь, когда ей хотелось спать, оберегал нежно её сладкий сон.
«Молодец парень! – думал про себя Владимир Алексеевич, – не пасует. Но всё‑таки ещё посмотрим: чья возьмёт? Время покажет. Не зря ведь говорят: «Поспешишь – людей насмешишь».
И всё‑таки Ларионову было не по себе. Душу опять объяла пустота. Вот скоро и гастроли кончатся… А что потом? Опять этот постылый дом, жена… Ведь даже письма не пишет из командировки. «Зачем я ей нужен? Для прикрытия, что она замужем? Или деньги ей мои нужны? Я бы и так ей давал для дочери…» – думал он. Как ему не хватало женского тепла и участия в его жизни! Казалось, он всё готов сделать за это. Так хотелось кого‑нибудь обнять, приласкать… Ольгу – нельзя. Для него она недоступна, как сама Дева Мария… «Девчата все хорошие и, кажется, все хорошо ко мне относятся. Но мои „первачи“ – салаги. А вот вокалистки… Уже девчонки бывалые: и супы варят, и к парням как‑то по‑матерински относятся, как старшие сестры. Вот хотя бы Людмила – симпатичная, приятная. А глазки как умеет строить! Неспроста. Можно скуки ради и погулять с ней. И от неё не убудет, и мне легче на душе станет, – думал Владимир. – Зачем лезть в отношения Сашки и Ольги? Ей без меня спокойней. Даже если и разочаруется – легче будет. И для неё, и для меня».
И с этого дня он уже не скучал по ночам у костра и не следил глазами за Ольгой, а уходил с Людмилой подальше от глаз своих студентов. Ольга стала замечать его отлучки, внутри слегка ныло… «Вот и хорошо! Пусть ходит с ней! Быстрей его из головы выброшу! Что, мне не с кем гулять, что ли? Сашка всегда рядом», – думала она. И они убегали куда‑нибудь с Сашкой на край деревни. Уж его‑то Оле можно было не бояться: пальцем её не тронет без её согласия! Однажды агитотрядовцы решили над ними подшутить. Как будто бы не заметив их отсутствия, клуб закрыли изнутри, и они никак не могли достучаться. Пришлось до утра сидеть в автобусе. Августовские ночи становились всё прохладнее: у них зуб на зуб не попадал. Пришлось сесть рядом и покрепче прижаться друг к другу, чтобы согреться. Сашка был счастлив! Блаженно улыбался, и даже на ум ему приходили какие‑то поэтические строчки.
Но Ларионов не успокоился от того, что нашёл с кем проводить время. Душа его стала страдать ещё больше. Чтобы заглушить душевную боль и пустоту, стал снова прикладываться к бутылке. Оля, увидев его в таком виде, широко раскрывала глаза: так он ещё и алкоголик!
«Ах ты святоша! Ты и не знала, что Ларионов бывает таким? Да‑да, смотри! Вот такой я и есть! Теперь поняла, почему я тебя не достоин?!» – мысленно говорил он Ольге. А ей становилось жалко его: хотелось спрятать от всех, чтобы никто не видел этого позора.
– Девчонки, давайте закроем его в палатке, чтобы он не выходил наружу. Зачем ему в таком виде показываться? Пусть проспится, – говорила она подружкам. И они, как могли, прятали его от глаз остальных агитотрядовцев. В последние дни гастролей он пришёл в норму. Ларионову было стыдно и неудобно за себя: сильный, здоровый мужик и – эта слабость. Теперь вот и Ольга узнала о ней. Как смотреть ей в глаза? Как она будет к нему относиться? Вдруг, совсем разочаруется?
Возвращались в Омск весело, с песнями. В фойе по приезде устроили танцы, развеселив вахтёршу. Обнимались и целовались, расставаясь на оставшиеся двадцать дней каникул. К концу гастролей вся «агитка» уже действительно стала одной дружной семьёй, и настолько все полюбили друг друга и привыкли сутками быть вместе, что не хотелось разъезжаться по домам. Так бы и жили в общаге, в своём студенческом коллективе.