Мэйфейрские ведьмы

Мы подошли к небольшому строению, и в ярком свете луны я увидел, что оно представляет собой в общем-то обычный дом с покатой крышей, только построенный на самом краю скалы. Тот свет, что я заметил с тропы, шел из фасадных окон, которые, наверное, были открыты, но войти в дом можно было только через тяжелую, запертую на засов дверь.

Все еще смеясь над моими словами, Шарлотта его отодвинула, но я остановил ее:

– Что это? Тюрьма?

– Ты и так в тюрьме своего собственного тела, – ответила она и втолкнула меня внутрь.

Собрав все силы, я вознамерился выйти, но дверь захлопнулась и кто-то запер ее снаружи. Услышав лязг задвигаемого на место засова, я огляделся в смятении и злобе.

Передо мной был просторный зал с огромной кроватью о четырех столбиках, достойной английского короля, хотя она была убрана муслином, а не бархатом и завешена сеткой, которую здесь используют от комаров. По обе стороны от кровати горели свечи. Выложенный плиткой пол был устлан коврами. Окна фасада действительно стояли распахнутыми настежь, и я вскоре понял почему: не пройдя и десяти шагов, я оказался у балюстрады, за которой простиралась пустота – там не было ничего, кроме высокого обрыва над узким берегом моря.

– Не желаю проводить ночь здесь, – пробормотал я, – и, если мне не будет предоставлена кушетка, я отправлюсь пешком в город.

– Объясни мне, как это возможно – не любить удовольствия? – спросила Шарлотта, нежно подергивая меня за рукав. – Тебе ведь наверняка жарко в этих жалких одеждах. Неужели все голландцы одеваются так?

– Прикажите замолчать этим барабанам, – взмолился я, – их бой невыносим!

Звук словно проникал сквозь стены. Теперь он казался мелодичнее, менее раздражающим, но все равно впивался в душу, словно крючками, и тянул за собой, против воли вовлекая в некий воображаемый танец.

Не помню, как я оказался на кровати рядом с Шарлоттой, – почувствовал только, что она стягивает с меня рубашку. На столике в нескольких футах от нас стоял серебряный поднос, а на нем – бутылки с вином и тонкие бокалы. Шарлотта встала и направилась к столику. Налив полный бокал бордо, она принесла его мне и сунула в руку. Я хотел швырнуть бокал на пол, но она не позволила.

– Петир, выпей немного – только для того, чтобы заснуть. – Она смотрела мне прямо в глаза. – Ты волен уйти, когда пожелаешь.

– Ложь, – возразил я, чувствуя на себе чужие руки и чужие юбки у ног.

В комнате неизвестно как оказались две величественные мулатки, обе исключительно красивые и соблазнительные в своих отглаженных юбках и кружевных блузках. Они бесшумно двигались в тумане, который, казалось, окутал все вокруг, – сначала взбивали подушки, расправляли сетку над кроватью, а затем принялись стягивать с меня одежду. Настоящие индейские принцессы с темными глазами, длинными пушистыми ресницами, смуглыми руками и полными невинности улыбками.

– Шарлотта, я этого не потерплю, – попытался было протестовать я, но она поднесла к моим губам бокал с вином, и, едва я выпил, у меня снова все поплыло перед глазами. – Шарлотта, зачем, зачем все это?

– Ты ведь не откажешься познать удовольствие, – прошептала она, ласково проводя рукой по моим волосам. – Я говорю серьезно. Послушай, ты должен непременно испытать его и удостовериться, что можешь без него обойтись, если ты понимаешь, о чем я говорю.

– Нет, не понимаю. Я хочу уйти.

– Нет, Петир. Не сейчас, – сказала она так, словно разговаривала с ребенком.

Шарлотта опустилась на колени и посмотрела на меня снизу вверх. Я увидел, как плотно сжаты в декольте ее груди, и мне захотелось освободить их.

– Выпей еще, Петир, – предложила она.

Барабаны и рожок играли теперь медленнее и мелодичнее, что-то вроде мадригалов, хотя по сути своей музыка оставалась дикарской. Я закрыл глаза и тут же потерял равновесие. Чьи-то губы легко коснулись моих щек и рта, я в панике разомкнул веки и увидел, что мулатки разделись донага и откровенно, недвусмысленными жестами предлагают себя.

Я с трудом осознавал происходящее – видел лишь, что неподалеку, опершись рукой о стол, стоит Шарлотта, неподвижная, словно изваяние, статуя на фоне тускло-синего неба. Свечи потрескивали на ветру, музыка не стихала, а я забыл обо всем на свете, разглядывая двух полногрудых красавиц, во всей наготе открытых моему взору.

Удивительно, но я вдруг поймал себя на том, что в этой жаре совсем не смущен собственной наготой, хотя в жизни не часто оказывался в подобной ситуации. Отсутствие одежды казалось мне совершенно нормальным. Более того, я с интересом разглядывал обнаженных женщин, особенно те потаенные прелести, что всегда скрыты от посторонних глаз.

Одна из красавиц снова коснулась меня поцелуем, и на этот раз губы мои в ответ раскрылись. Шелковистость ее кожи будила во мне желание.

В эту минуту, Стефан, я превратился в пропащего человека.

Знойные мулатки уложили меня на подушки и принялись покрывать поцелуями тело, не оставляя без внимания ни единого участка. Возможно, причиной тому опьянение, но каждый их жест, каждая изощренная ласка доводили меня буквально до исступления. Эти женщины казались мне действительно любящими, поистине чудесными и в то же время совершенно невинными, а прикосновение их нежной кожи сводило с ума.

Я знал, что Шарлотта наблюдает за происходящим, однако меня это совершенно не трогало – гораздо важнее было дарить женщинам свои ласки и в полной мере наслаждаться теми, которыми они щедро осыпали меня. Выпитое зелье, несомненно, подавило мою природную сдержанность и в то же время замедлило естественные при данных обстоятельствах порывы мужчины, отчего мне казалось, что впереди еще целая вечность.

В комнате становилось все темнее, музыка теперь ласкала слух и словно убаюкивала. Медленно разгоравшаяся во мне страсть доставляла восхитительное блаженство, погружала в неизведанные ранее ощущения. Одна из женщин, пышнотелая податливая красавица, показала мне черную шелковую ленту, и не успел я удивиться, зачем она ей понадобилась, как широкая полоса ткани оказалась у меня на глазах, а концы ее были завязаны на затылке.

Где найти слова, чтобы описать, какое пламя вспыхнуло во мне после этого, – повязка будто уничтожила последние остатки приличия, и я утратил всяческий стыд.

В пьянящей темноте я наконец овладел своей жертвой. Пальцы мои запутались в пышных волосах, а в меня впились нежные губы и сильные руки увлекали за собой, все теснее прижимая к мягким грудям, животу и к тому месту, где трепетала благоуханная женская плоть… Но едва я вскрикнул от страсти, безусловно потеряв в то мгновение душу, как повязку сорвали с моих глаз… Взглянув вниз, я увидел Шарлотту: веки ее были прикрыты, губы разомкнуты, лицо пылало.

Вокруг никого – во всем доме только мы вдвоем.

Я вскочил с кровати и как сумасшедший бросился вон из комнаты. Но все уже свершилось. Шарлотта догнала меня на самом краю утеса.

– Что ты собрался делать? – жалобно вскричала она. – Прыгнуть в море?

Не в силах ответить, я лишь припал к ней, чтобы не упасть. Если бы она не оттянула меня от края, я бы рухнул вниз. А в голове стучала только одна мысль: это моя дочь, моя дочь! Что я наделал!

Да, я знал, что это моя дочь, и постоянно напоминал себе об этом, открыто глядя правде в глаза, и все же против собственной воли повернулся к ней, обнял и прижал к себе. Послужат ли ей наказанием мои поцелуи? Как могли слиться воедино ярость и страсть? Я никогда не участвовал во взятии городов, но, наверное, солдаты точно так же воспламеняются, срывая одежды с визжащих пленниц.

В своем вожделении я готов был раздавить ее, задушить в объятиях. А когда она, прерывисто вздохнув, откинула назад голову, я смог лишь прошептать: «Моя дочь…» – и припал к обнаженной груди.

Мне казалось, я ни разу в жизни не давал выход своей страсти, так велика она была в ту минуту. Видя, что я готов овладеть ею прямо там, на песке, Шарлотта увлекла меня в комнату. Моя грубость не вселила в нее страха. Она потянула меня к кровати, и впервые после той ночи в Амстердаме с Деборой я познал поистине всепоглощающее блаженство. Мои порывы не могла сдержать даже таившаяся в душе безграничная нежность.