Страница 5 из 15
Неужели Глубин угодил в неприятности, каких еще не знал? Наконец Альбатрос взглянул на молодежь.
– Кто это сделал? – спросил он. Королева Лагуна окинула взглядом драконят и наконец остановилась на пустых лапах Глуби́на.
Тот втянул голову в плечи, а Жемчуг взяла да и указала на него:
– Это был мой братец. Глубин – дракомант!
– Скачущие барракуды, – обратилась к нему Индиго. – Поверить не могу, и ты молчал?!
– Я же не знал! – принялся оправдываться Глубин. – Даже не догадывался!
На самом деле он просто ни разу не думал приказывать неодушевленным предметам.
– Принц Глубин, – королева изобразила сияющую улыбку и шагнула к нему. – Это же просто чудесно. Тебе предстоят удивительные и важные свершения во благо мо… твоего племени.
Глубин уставился на свои лапы, подумав: «Я дракомант. Самый редкий из драконов. Я. Я все же особенный. Владею магией, какой нет ни у кого в Морском королевстве».
Разве что у одного дракона.
Глубин посмотрел на деда.
– Да уж, – с улыбкой произнес Альбатрос. – Какое счастье.
У него за спиной, пока никто не видел, из джунглей выползла и обвилась вокруг шеи чайки лиана. Глубин завороженно смотрел, как птица, не издав ни звука, задохнулась.
Альбатрос же, сохраняя спокойное и дружелюбное выражение на морде, похлопал внука по плечу.
– Еще один дракомант в племени, – сказал он. – Я очень, очень этому рад.
Глава 2
Мракокрад
Первое, что он услышал, были голоса из-за пределов тьмы.
– Думаешь, пора? Сейчас? Сегодня ночью?
– Да. Матери ночных всегда это знают. К тому же сегодня ярчайшая ночь, как и предсказывала Провидица. Трехлунная ночь… у нас уже целый век не рождалось трехлунных драконят! Змеи и многоножки, хватит расхаживать, не то ухо тебе отгрызу.
– Только попробуй, и я сделаю так, что у тебя все зубы выпадут.
Короткая пауза.
– Арктик, я же пошутила.
– Ладно. Я тоже.
Слов дракончик еще не понимал, но его переполняли потоки эмоций из обоих умов. Один (мамин, это он знал инстинктивно) был поглощен тревогой, заботой, готовностью любить и защищать, но в мгновение ока эти чувства превращались в ярость. Второй, подгнивший у краев, излучал решительность и холодный гнев.
Зашуршало, и мир наклонился. Внезапно малыш увидел свет – мягкий и приглушенный, льющийся из-за стены, о которой он до того и не подозревал. Свет взывал к нему: выходи, выходи. Выходи сейчас.
– Зачем ты их перекладываешь? – спросил злой голос. – Мы наших держим под снегом.
– А наши вылупляются при лунном свете, – ответила мама. – Хватит ворчать. Им ничто не грозит. Ночные так поступают уже сотни лет.
Рядом что-то резко и громко застучало.
– Не трогай их!
Движение. Закружилась голова. Наступили тепло и покой.
– Почему они разных цветов? – громко, надтреснуто и неровно, в тон постукиванию, спросил неприятный голос. – Из-за нас? Может, вон в том больше от ледяного?
– Нет, – возразила мама. – Яйца ночных почти всегда черные, но те, что вылупляются в полнолуние, серебристые. Вот как это. Не понимаю, почему второе так и осталось черным? Вылупиться-то они должны одновременно.
– Что-то с ним не так, – пробормотал второй, мужской голос.
– С моими детьми, – ответила мама, – все замечательно.
Мир снова наклонился и встал очень устойчиво, так просто его теперь было не опрокинуть. Дракончик ощутил нечто новое, биение второго сердца, медленное и мерное, совсем рядом. Он попытался дотянуться до разума сестренки, но в нем были только мир и тишина. Ни капли стремления поскорей оказаться снаружи, тогда как он знал, что времени не много. В его распоряжении только миг, этот миг.
– Мы слишком высоко, – проворчал злой голос. – Они упадут. Что за глупая традиция! Надо было отнести их в Ледяное королевство.
– Чтобы они там замерзли, едва вылупившись? – язвительно спросила мама.
– Не замерзли бы, – прорычал второй голос. – Не забывай, они наполовину ледяные.
– А уж как твоя мать была бы рада встрече с ними, – отрезала мама. – Моя семья хотя бы не убьет малышей, едва увидев их. Наоборот, защитит их.
– Твоей семье не на что жаловаться. Я привнес в их род королевскую кровь.
Мать угрожающе зашипела:
– Понятно. Соболезную, что к ней примешалась моя, простодраконья кровь.
В голове у дракончика промелькнули сцены насилия, окровавленной чешуи и замороженных когтей. Его матери грозила беда. Надвигалось несчастье, однако он мог его предотвратить. Надо лишь вылупиться сейчас.
Он вжался когтистыми лапками в стенки вокруг, стал толкаться и лягаться, напрягая силенки. Наконец что-то треснуло, и стенка под задними лапками поддалась.
– Смотри, выходит. – Сработало. Родители отвлеклись от свары, особенно мама, все мысли которой теперь занимал малыш, и ее разум возбужденно засиял.
А он тем временем попытался снова мысленно дотянуться до тихого сердцебиения. Умей он говорить, позвал бы: «Выходи со мной! Толкай! Борись!»
Но говорить он еще не умел, да и сестренка не слушала.
– Приближается буря. Это как-то связано с твоими лунными суевериями?
– Вряд ли, но это и не важно. К тому времени, как буря разыграется, малыш уже вылупится. Ты посмотри, какой сильный. – Последовал миг, вспышка, когда взрослые почти что разделили одно и то же чувство, а потом мама добавила: – И кстати, это не суеверия. Если чего-то не понимаешь, это не повод вести себя как носорог тупорылый.
В голове снова пронеслись сцены насилия. Надо было поднажать. Дракончик впился когтями в стенки и принялся извиваться, давя сразу во все стороны.
Свет, свет, свет так и звал наружу, чтобы пригладить когтями его крылья, просочиться в чешуйки, наполнить его силой серебристого сияния. Он и сам хотел эту силу, всю, без остатка.
ХРУСТЬ-ХРУСТЬ-ХРУСТЬ.
Стенки разлетелись в стороны.
Внутрь хлынул свет полных лун.
С неба на него взирало три серебристых глаза, огромных и идеально круглых на фоне тьмы. Чувство было, что они погружаются в его грудь, тают в глазах. Хотелось сгрести их и проглотить.
Он лежал в резном каменном гнезде, выложенном черным мехом, на вершине острого выступа. Рядом, почти неразличимое на фоне меха и в тенях, лежало неподвижно второе яйцо.
Внизу раскинулась долина, освещенная огнями и изрытая расселинами и норами, в которых, отдаваясь эхом, свистел ветер. Казалось, тут порылся гигантский дракон, оставив повсюду в камне тайные каньоны и пещеры, тянущиеся вдаль, до самого залитого звездным светом моря.
Спустя мгновения дракончик сообразил, что позади него стоят два взрослых дракона, плотно прижавших крылья на сильном порывистом ветру. Один был черен как ночь, другой – бледен как луны. Дракончик оглядел себя, хотя и так уже знал, что он такой же темный, как и первый дракон. Как его мама. От кончика морды до хвоста она искрилась гневом, но в ее сердце оставалось место и любви, и она уже обожала своего малыша всей душой. Он это чувствовал. Мамино чувство наполняло его, как наполнял до этого лунный свет, быстро показывая мир в понятных формах. Дракончик мгновенно исполнился неугасающей любви к маме.
Опасность исходила от белого дракона. Это был отец, муж любящей драконихи. Даже от мимолетного взгляда на него в голове новорожденного, сбивая с толку, начинали мелькать образы: боль, ярость, кричащие драконы и кровь, кровь повсюду. Белый дракон совершил нечто ужасное, и это преследовало его, и однажды он совершит нечто еще более страшное. Разум отца пятнами гнили марала злоба.
Немедленно захотелось обратить его в огненный шар и развеять пепел. Однако где-то глубоко, под слоями льда тлел крохотный уголек любви к матери. Только это его сейчас и спасло.
«Подождем, посмотрим», – сказал себе дракончик. Он пока еще не понимал, что умеет предвидеть будущее, не понимал, что значат эти мелькающие в голове образы. Он не умел следовать тропами, что вились перед ним; не понимал причин и следствий. Зато в разуме мамы увидел, что значит «надеяться», а в разуме отца разглядел очертания чего-то под названием «терпение».