Страница 46 из 99
– Посмотрите, вас это должно заинтересовать.
Джемс прочел следующее:
“Слоун-стрит, 309Д.
15 мая.
Дорогой Форсайт!
Постройка Вашего дома закончена, и я считаю свои обязанности выполненными. Но прежде чем продолжать внутреннюю отделку, которую я взял на себя по Вашей просьбе, мне бы хотелось предупредить Вас, что я согласен работать только в том случае, если мне будет предоставлена полная свобода действий.
Приезжая на стройку. Вы всякий раз привозите с собой новые предложения, которые идут вразрез с моими планами. У меня имеются три Ваших письма, в каждом из них Вы настаиваете на какой-нибудь детали, которая мне самому и в голову бы не пришла. Вчера днем на постройку приезжал Ваш отец и сделал целый ряд не менее ценных замечаний.
Я еще раз прошу Вас обдумать, намерены ли Вы поручить мне отделку дома или нет. Что касается меня, то я предпочел бы последнее.
Но имейте в виду, что, взяв на себя эту работу, я буду действовать совершенно самостоятельно и не потерплю никакого вмешательства.
Если я возьмусь за дело, я выполню его как следует, но мне нужна полная свобода действий.
Готовый к услугам Филип Босини”.
Трудно сказать, почему Босини написал такое письмо, – не исключена возможность, что одним из поводов был протест, внезапно вспыхнувший в нем против взаимоотношений с Сомсом – извечных взаимоотношений между Искусством и Собственностью, выраженных на многих необходимейших приспособлениях нашего века с предельным лаконизмом, который не уступит лаконизму лучших строк Тацита:
Томас Т. Сорроу, изобретатель, Берт. М. Пэдленд, владелец изобретения.
– Что же ты думаешь ответить? – спросил Джемс.
Сомс даже не повернул головы.
– Я еще не решил, – сказал он и снова занялся составлением протеста.
Один из его клиентов застроил чужой участок и совершенно неожиданно получил неприятное уведомление о необходимости снести все постройки. Внимательно изучив обстоятельства дела. Сомс, однако, усмотрел за своим клиентом так называемое право добросовестного владения, и хотя участок, несомненно, принадлежал кому-то другому, застройщик имел все основания не выпускать его из рук и должен был этими основаниями воспользоваться; и, дав такой совет, Сомс следовал теперь морской команде: “Так держать”.
Дельные указания Сомса создали ему прекрасную репутацию; о нем говорили: “Обратитесь к молодому Форсайту – толковый малый!” И Сомс ценил такую репутацию превыше всего.
Природная молчаливость чрезвычайно помогала ему; ничто другое не могло в такой же степени внушить клиентам, в особенности клиентам состоятельным (а других у Сомса не было), абсолютной уверенности, что они имеют дело с надежным человеком. Да он и был надежный. Традиции, привычки, воспитание, унаследованные склонности, природная осторожность – все это вместе складывалось в профессиональную честность, не поддающуюся никаким соблазнам уже по одному тому, что в основе ее лежало врожденное отвращение к риску. Как мог он пасть, если душа его восставала против всего того, что ведет к падению! Человек, стоящий обеими ногами на полу, не может упасть.
И все те бесчисленные Форсайты, которым приходилось пользоваться услугами надежного человека для ведения нескончаемых дел, касающихся того или иного вида собственности (начиная с жен и кончая правом пользования водными источниками), находили, что обращаться к Сомсу можно без всякого риска и с выгодой для себя. Надменный вид и умение выискивать всевозможные прецеденты тоже шли ему на пользу – ни с того, ни с сего человек не станет держаться так надменно!
Сомс был фактически главой фирмы, хотя Джемс до сих пор чуть ли не ежедневно заходил в контору убедиться собственными глазами, все ли тут в порядке; правда, выражалось это в том, что он садился в кресло, скрестив под столом ноги, слегка путал уже решенные вопросы и вскоре уходил; на третьего же компаньона – Бастарда, человека ничтожного, взваливали груду дел, но с мнением его никогда не считались.
Итак, Сомс упорно работал над составлением протеста. Однако из этого не следует, что он был совершенно спокоен. Вот уже сколько дней его мучило предчувствие неминуемой беды. Он пытался объяснить свое состояние нездоровьем – печень пошаливает, – но знал, что это неправда.
Сомс посмотрел на часы. Через пятнадцать минут надо быть на общем собрании акционеров “Новой угольной компании”, возглавляемой дядей Джолионом; там он увидится с дядей и поговорит относительно Босини; что именно будет сказано, Сомс еще не решил, но во всяком случае до разговора с дядей Джолионом он не станет отвечать на это письмо. Сомс встал и спрятал черновик протеста в ящик стола. Пройдя в маленькую темную уборную, он зажег свет, вымыл руки коричневым виндзорским мылом и насухо вытер их полотенцем. Затем причесал волосы, стараясь не спутать пробора, потушил свет, взял шляпу и, сказав, что вернется к половине третьего, вышел на Полтри.
До конторы “Новой угольной компании” было недалеко: она находилась на Айронмонгер-Лейн. Там, – а не в “Кэннон-стрит отеле”, облюбованном другими компаниями, ставившими дело на более широкую ногу, – и происходили общие собрания пайщиков “Новой угольной”. Старый Джолион с самого начала взбунтовался против репортеров. Какое кому дело до его компаний, говорил он.
Сомс пришел минута в минуту и занял свое место среди членов правления, сидевших в ряд против акционеров, каждый за своей чернильницей.
В самом центре ряда бросались в глаза черный наглухо застегнутый сюртук и седые усы старого Джолиона, который сидел, откинувшись на спинку кресла и сомкнув кончики пальцев над отчетом правления.
По правую руку от Джолиона восседал всегда казавшийся чуточку неправдоподобным секретарь Хэммингс-Похоронное Бюро; в его красивых глазах светилась глубокая-преглубокая печаль; за седеющей бородой, траурной, как и весь Хэммингс, угадывалось присутствие черного-пречерного галстука.
Повод для созыва собрания был действительно печальный: не прошло и шести недель с тех пор, как эксперт Скорьер, уехавший на рудники со специальным заданием, прислал телеграмму, извещавшую “Новую угольную” о том, что управляющий рудниками Пиппин покончил жизнь самоубийством, собравшись после двухлетнего молчания написать письмо в Лондон. Письмо это лежало сейчас на столе; его зачитают акционерам, которые безусловно должны быть посвящены во все обстоятельства дела.