Ап

   - Это было неизбежно. - спокойно говорит с дивана Лапочка.

   - Что? Почему? - Женька выплевывает клуб дыма, словно древний дракон или Эйяфьятлайокудль в момент извержения.

   - Я все вспомнила. - отвечает Лапочка, закрывая глаза: - все-все.

   - Что? А... но ... - Женька хмурится, но Лапочка перебивает ее: - понимаешь, Жень, я все вспомнила. - она поворачивает голову в мою сторону и кусает губы, не глядя мне в глаза.

   - Прости меня пожалуйста. - говорит она, не поднимая взгляд: - прости за то, что было на крыше... и потом...

   - Господи. - говорю я, подхожу к ней, становлюсь перед ней на колени и обнимаю: - господи, да я все понимаю, ты же не могла ничего с этим поделать.

   - Нет, ты не понимаешь. - качает головой Лапочка и по ее щекам скатываются крупные слезы: - это как будто ты сам этого очень хочешь. Как будто что-то в тебе есть, что хочет этого. Как будто ты ... - она всхлипнула и замолчала. Она была словно мягкая кукла в моих объятиях и я вдруг почувствовал себя очень неуютно от близости Винниту, тут же, рядом, на этом чертовом диване, она лежит, уставив свои мертвые глаза в потолок, словно что-то видит, недоступное для нас.

   - Вставай. - говорю я Сонечке: - не нужно здесь ... сидеть. - я обхожу молчанием факт, который вопиет сам по себе, но Лапочка мотает головой и я встаю сам, не в силах выносить присутствие тела рядом. Мне кажется, что сейчас, сию минуту и секунду мертвая Винниту медленно поднимет свою пробитую и раздробленную голову, повернет ее ко мне, уставится мне в глаза своими и улыбнется зловещей улыбкой мертвеца, на все свои зубы и в этом будет что-то настолько неправильное, что я не смогу потом жить. И я понимаю, что это бред и что, как говаривал старина Билли Бонс - мертвые не кусаются, но параноидальное чувство не проходит, заставляя стискивать кулаки и сжиматься.

   - Я останусь тут. - говорит Лапочка, поднимая свое залитое слезами лицо: - рядом с ... ней. Кто-то должен... - и я понимаю ее без слов. Я вдруг чувствую, что именно она хочет сказать. Что кто-то должен посидеть рядом с Винниту, у которой даже имени своего не осталось, жизнь которой была отобрана и выброшена за ненадобностью и неизвестно сколько лет она жила так, как ей скажут, как прикажут. И мы не знаем ни как ее зовут, ни кто она такая, ничего, буквально ничего о ней мы не знаем. Но мы знаем о ней то, что она очень боялась потерять себя - настоящую себя. До такой степени, что как только она осознала себя собой - сразу же нажала на спуск, чтобы никто больше не лишил ее - ее самой.

   - Я сваливаю отсюда к херам собачьим. - зло говорит Женька: - я не собираюсь здесь оставаться ни секунды больше и вам это же рекомендую. - она уходит, споткнувшись обо что-то в прихожей и выругавшись, хлопнув напоследок дверью. В комнате остаемся мы с Лапочкой и Винниту. К дивану подходит Петр Алексеевич и внимательно обнюхивает ноги Винниту. Кыш - говорю ему я, думая, что для кота сейчас Винниту это просто кусок плоти и сколько я слышал страшных рассказов об одиноких женщинах, которых после смерти съели их же кошки. Хотя наверняка это было от безысходности, кошек запели дома с трупом, жрать нечего, пить нечего, тут сожрешь что угодно, а у меня пока есть и корм и вода, Петр Алексеевич вряд ли станет есть Винниту, он "вискасом" то брезгует, а тут и подавно. Что за бред лезет мне в голову. Кот отходит от ног Винниту, он не собирается ее есть, или, как я боялся - лакать кровь из лужи, собравшейся на полу. Хотя, наверное, это уже и не жидкость, это уже скорее лепешка, кровяная лепешка, кровь сворачивается очень быстро. Как там у Цоя - через час уже просто земля, через два на ней цветы и трава, через три она снова жива... и согрета лучами звезды по имени Солнце. Я думаю о том, что Виктор Цой и его странная, темная музыка была бы сейчас как нельзя вовремя, сейчас, когда снаружи начинает темнеть и сумерки сгущаются в комнате, где я сижу с одной живой и одной мертвой девушкой.

   - Послушай. - говорю я Сонечке: - ты знала ее?

   - Не думаю. - говорит Лапочка. Ее лица уже почти не видно, темнота в комнате сгущается почти мгновенно, зимой это всегда так, мне надо встать и включить свет, но я с какой-то пронзительностью осознаю, что не хочу этого делать. Я не хочу вставать и включать свет, не хочу снова глядеть в открытые глаза Ярославы-Винниту, не хочу принимать решение, не хочу прятать тело, звонить в полицию, везти его за город в багажнике и стучать лопатой об промерзшую землю, не хочу ничего. Я хочу сидеть в темноте вместе с Лапочкой, пить коньяк и слушать Цоя, и чтобы Винниту была жива, кто бы она там ни была. В голове мелькает мысль о том, чтобы отдать приказ, но тотчас исчезает, испуганная - а что если получится? Что если Винниту в ответ на мой приказ - восстань! Живи! - и вправду повернет голову и посмотрит мне в глаза, и что если ... нет, я не буду думать об этом, это уже слишком, я не могу быть таким, не могу воскрешать людей, не могу изменять реальность. Но если попробовать? Чушь, подумал я, чушь и бред, Старец сказал, что приказ изменяет человека и все, на что способен человек - способен приказ. Но! Есть два но, и ты это знаешь, знаешь. Первое - кто сказал, что человек не способен восстать из мертвых, а как же король Матиуш с его отрубленной головой и прочая мистика? И, два - а почему ты должен верить Старцу? С чего ты решил, что его слова - истина? Первое правило волшебника - все лгут. Значит и он лжет тоже. Его слова близки к истине только там, где ты можешь их проверить и тогда ты принимаешь на веру и все остальное, это просто, это ловушка для мух, коричневая бумага с липкой массой сверху, стоит только сесть и завязнешь, останешься здесь навсегда. Я не муха, черт возьми, я должен попробовать.

   - Погоди. - говорю я Сонечке, не видя ее реакции в темноте: - постой. Я попробую кое-что, ладно? Ты только не пугайся.

   - Что? - спрашивает она: - что ты собрался сделать?

   - Я включу свет, хорошо? - спрашиваю я, я чувствую, что Лапочка не очень хочет чтобы я включал свет, но я уже встал на ноги и направился к выключателю. Свет заливает комнату и я жмурюсь, моргаю и смотрю. Ничего не изменилось, у меня в комнате на диване сидя две девушки, живая и мертвая. Винниту словно бы прилегла отдохнуть, в то время, как Лапочка наоборот, сидит напряженная и бледная, прикрывая глаза рукой от слепящего света, стараясь не смотреть на свою соседку.

   - Я хочу попробовать, ладно? - говорю я Сонечке своим особым, успокаивающим голосом. Голосом, которым я обычно разговариваю с маленькими детьми и большими собаками, то есть с теми, кого лучше не злить и не пугать.

   - Что ты хочешь... - начинает Лапочка и ее глаза вдруг округляются, она вскакивает на ноги: - не смей! Как ты даже подумать мог?!