Бедный Павел

— Это даже не обсуждается, капитан! Я полностью согласен с Вашим решением! Каким образом Вы смогли привести сюда этих людей?

— Город полон солдатами без командиров. Судя по всему, они не настоящие дезертиры, а скорее оставлены офицерами. Они готовы следовать своему долгу. Правда, не все! Сегодня я убил троих.

— Что же, капитан — люди нам нужны, благодарю Вас за Вашу верность! Михаил Васильевич, это Ваш?

— Мой, Григорий Александрович! Лучший ученик!

— Помню-помню! Павел Петрович собирался его отправить учиться в Европу!

— Да, он как раз прибыл для этого в столицу.

— Хорошо! Помогите ему с обустройством, я к императрице. — И Потёмкин оставил их наедине.

— А что с императрицей, Михаил Васильевич?

— Хандрит! Стало известно, что Григорий Орлов — участник заговора. Вот она и огорчилась — доверие к людям не всегда оправдывается…

— Ого! А что происходит вообще? — и Ломоносов начал рассказывать. Мятеж был организован Паниными. Наследник о заговоре даже не был поставлен в известность, и теперь в гневе спешит с верными войсками на помощь матери. И с его прибытием по мятежникам будет нанесён удар, а пока — только оборона, сил очень мало.

Глава 14

Конечно, разом перебросить все пятнадцать тысяч солдат было просто невозможно — дорожная сеть была весьма слабой. Но даже пара тысяч человек сейчас была реальной силой в городе. Я вместе с авангардом армии ворвался в Петербург ранним утром и легко прошёл к Зимнему. Эффект появления армии был просто поразительный. Блокирующие дворец гвардейцы просто разбежались, не оказывая сопротивления.

Я влетел в своём чёрном мундире, украшенном лентами во дворец под дружное «ура» защитников престола. Чувствовалось, что люди устали, но горят желанием победить врагов. Разбрасывая улыбки и слова благодарности, я скорее прошёл к матери. Она выбежала, радостная, но со следами слёз на лице. За ней шёл улыбающийся Потёмкин, а следом широко шагал Ломоносов.

Мы обнялись с мамой, и она плакала, повторяла моё имя на разные ласковые лады и гладила меня по голове, а я целовал её в лоб, всё говоря и говоря, что всё закончилось. Она успокоилась, я радостно поприветствовал Григория и Михаила Васильевича. Немного попеняв последнему, что он рискует своей драгоценной для российской науки головой, я потребовал обозначить мне ситуацию в городе и наши планы.

Совещание состоялось в большой зале, где размещались старые аналитики. Там было много места, и даже запах табака не сильно мешал. Оказалось, что силы противника разбросаны по городу. Основанная масса бунтовщиков находилась в казармах гвардейских полков, лица, возглавляющие заговор, сидели в своих дворцах, пассивно ожидая победы.

Первой целью стали казармы Кексгольмцев и прочих гарнизонных частей. Они в заговоре не участвовали — хотя и не мешали гвардии, но и поднять их против императрицы заговорщики не смогли. Так что сам Бог велел нам привлечь их на свою сторону.

Я с Вейсманом и двумя сотнями иррегуляров бросился на Городской остров, где сейчас размещались учебные части и войска гарнизона. Охранения в слободе не было. Конечно, я слышал, что гарнизон города полуразложился и буянит на улице, но вот чтобы так — приходи и бери — не ожидал. По желвакам на скулах Вейсмана я понимал, что он испытывает сходные чувства. Даже казаки были крайне удивлены подобным положением вещей.

Мы разделились: я с гайдуками и парой десятков казаков направился к казармам кексгольмского полка, а Вейсман и с остальными пошли к другим частям гарнизона. Внутри слободки тоже царил беспорядок. Перед казармой в снегу валялся солдат, пьяный до невозможности, и распевал песню, которая периодически прерывалась приступами рвоты.

Я был в бешенстве! Такое поведение моих солдат было просто недопустимо! И даже зная, что они остались без офицеров, я не мог принять их неуправляемую агрессию! Поэтому в дверь деревянной избы, которая служила предбанником само́й казармы, я вошёл первым, распахнув дверь ногой. Дальше избы были пристроены друг к другу, образуя саму казарму с рядами коек по стенам.

Вонь перегара стояла адская, надо всем витал синий табачный дым. Солдаты, которых было явно меньше, чем лежачих мест, сидели группками, лежали полуголые на деревянных полатях, пили, пели, курили.

— Вот оно как выглядит воинство русское! — заорал я, все больше приходя в бешенство!

— Да, пошёл ты! — беззлобно ответил мне почти полностью раздетый человек, полусидевший около стены со штофом гданьской[117] водки в одной руке и дымящейся трубкой в другой.

— Да, ты совсем спятил, холоп! — вмешался в разговор Белошапка, тоже пришедший в бешенство.

— Кому холоп, а кому и сержант Кексгольмского пехотного полка Васин!

— Мне — холоп! — здесь уже я не выдержал и вре́зал ему промеж глаз. Он съехал со стоном по стене, часто-часто заморгал, а потом выронил бутылку и трубку и, стремительно трезвея, зашептал:

— Свят, свят, свят! Допился! Государь наследник видится!

— Встать! — он судорожно вскочил, тараща глаза, вытянулся в струнку и заорал на всю казарму:

— Государь! Государь!

— Васин! Четверть часа тебе даю! Если полк не построишь на плацу — повешу за всё это! Понял меня?

— Понял, Ваше Императорское Высочество!

Молча развернувшись, я вышел на воздух — оставаться в этой клоаке я не хотел. Посмотрим, что из себя представляют Кексгольмцы. Они построились уже минут через десять. В форме, с фузеями. Пусть многие со следами побоев, но выстроились и стояли, молча и испуганно.

— Ну, что ж солдаты! Вижу, что вы всё-таки русские! Я рад, что вы не грабите горожан, а сидите в казарме! С вашими офицерами я разберусь позже! Тем, кто верен престолу и России я грехи прощаю, без сомнений! Вот ваш новый командир — капитан Энгель! Слушайте его как отца родного! Коли придётся стрелять в своих — стреляйте! Приказ командира свят! Всё остальное неважно! — накрутил, наорал и пока всё, хватит.

Народу здесь не больше двух рот, но и то хорошо. Пойдут порядок на улицах наводить. Пока они нетрезвые и битые, куда они на гвардейцев такие. Завтра с утра решим, что с ними делать, да и мои силы ещё подойдут.

А где эти их офицеры бродят? Нашли полтора десятка в доме майора Беринга, ладно пьяные, но ведь совсем лыка не вязали, сколько мы их не обливали водой. Ладно, а что же сержанты порядок не навели, почему все разбежались-то? Хорошо, именем командира им прямо в казарму водки притащили, но дисциплина-то совсем здесь слабая, коли вот так просто их в навоз превратить. Видимо, офицеры в полку вообще никудышные. Совсем в Петербурге войска распустились…

В общей сложности из гарнизона набрали около пятисот человек. До вечера выставили их на патрули, а сами решили ударить уже по гвардии. Далеко не все примкнули к мятежу, хорошо понимая его суть, да и моё появление в Зимнем вызвало дополнительный разлад в среде бунтовщиков. К тому же основным средством убеждения солдат у подстрекателей традиционно был алкоголь, что совсем не способствует дисциплине. В городе был хаос.

Войск на наведения порядка в городе, охваченном смутой, категорически не хватало — среди уличных татей было много вооружённых. Части Вейсмана наносили удары по центрам сопротивления, которыми были казармы мятежных полков и дома участников.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

В казарме стоял густой табачный дым, Иван курить не любил, глаза пощипывало, но бутылка венгерского заставляла забыть о неудобстве. Капрал Иван Никитин прибыл недавно — был направлен в Архипелаг в команде графа Чесменского, но тяжело заболел, был оставлен в Лиссабоне, откуда и вернулся в свой Преображенский полк. А здесь такое… Только пить побольше и оставалось. Снова переворот, а Ивану так это не нравилось…

Прапорщик Евстафьев валялся под ногами сидящих на полатях солдат и уже не подавал признаков жизни. Он попробовал было вступить против мятежа, но тогда подпоручик Афанасьев просто шпагой его в спину ткнул. Евстафьев сразу не умер и в первый день иногда скулил, но теперь, похоже, всё-таки отошёл. А оставшиеся офицеры запретили ему помогать.

117

Водка, произведённая в Гданьске, считалась элитным спиртным напитком.