Бедный Павел

Более того, он с удовольствием проглотил наживку. Я начал свои речи перед ним с чистой правды — поделился своими чувствами к Маше и мечтами связать с ней свою жизнь. Дальше я вслух размышлял, о её недостаточной родовитости и том, что мама, к сожалению, этот брак никогда не примет и не одобрит. И здесь он сам заговорил о волшебных чувствах молодого человека, которые обязательно надо уважать, что тот, кто их не оценит, не должен даже молвить о подобном — и мысль его стремительно понеслась вдаль.

Никита Иванович сам увидел, что это прекрасный шанс вбить могучий клин между мной и императрицей. Он принял за чистую монету мысль, подкинутую ему мною, что это всё затеяно им самим. После такого убедить Панина в том, что он автор и следующей идеи — о Молдавии — было уже совсем нетрудно. Так что, он пребывал в ощущении своих гениальных озарений.

Как преданный ученик и восхищённый слушатель, я взялся за то, чтобы его восхитительную идею проговорить с военными, а самого Никиту Ивановича попросил взять на себя маму — мне вроде как было страшно это делать самому. Панин уцепился за эту возможность со всей своей энергией. Мой учитель увидел, как он может возникающую между мной и матерью трещину расширить ещё больше, и стать для меня вообще единственным авторитетом. Всё, дальше с ним должна быть уже работать мама.

Я же дал отмашку Маврокордату, и он запустил маховик хитрого плана по обману турок, французов и австрийцев. Моя роль была уже довольно пассивной, наша делегация согласилась на снижение контрибуции до двадцати пять миллионов рублей, а Маврокордат стал посредником в переговорах о вручении мне ещё такой же кругленькой суммы. Делегации подписали мирный договор, который должен был отправиться на ратификацию монархам.

Мне пришлось приватно встретиться с Великим Визирем, и мы с ним подписали тайное соглашение о передаче Молдавии лично мне — Султан тоже вполне проглотил мысль, что Наследник Российского престола может брать взятки деньгами и землями, ибо собирается поссориться с собственной матерью. А подписанное соглашение повезли в свои столицы сам Визирь и граф Панин.

Возникла небольшая пауза, и я смог заняться другими делами. В частности, меня навестил мой спаситель — поручик Лобов. Конечно, это я пригласил его на беседу — мне казалось необходимым лично отблагодарить человека, без которого моя военная авантюра окончилась бы крайне печально. Я просил, конечно, о награждении его недавно учреждённым орденом Георгия Победоносца, но пока ответа на моё ходатайство получено не было, а время шло, так что личная встреча была необходима.

Он прибыл ко мне, сияя от восторга победы, молодости и лихости. Высок, красив и умён, один из лучших выпускников артиллерийского корпуса, любимый ученик Ломоносова, который описывал его в ярких красках. Лобов оказался просто образцом дворянина, который бы я хотел видеть. Я думал, что он начнёт у меня что-то просить или, наоборот, хвалиться, а поручик с ходу завёл разговор о недостатках подготовки пушечной обслуги, неудобствах транспортировки пушек, проблемах самих орудий, в частности, и артиллерии, в целом.

Оказывается, он всё время изучал нашу артиллерию, сравнивал и анализировал. И пришёл ко мне доложиться как своему старшему начальнику о проблемах, им увиденных, и способах их преодоления. Он настаивал на облегчении орудий, изъятии украшений, унификации и ускорения транспортировки. Для чего он, в первую очередь, считал необходимым начать систематические исследования в области металлургии и металлообработки. А также предлагал целый ряд мер по улучшению подготовки персонала, а также настаивал на улучшении работы в области коннозаводства, с целью повышения грузоподъёмности и увеличении количества транспорта.

Признаться, такого достаточно глубокого анализа этого вопроса и даже определения методов его решения я от поручика, который всего пару лет в армии, не ожидал. Однако это показало мне уровень подготовки в корпусе, если уж это учебное заведение может выдавать настолько компетентных офицеров.

Сам Лобов, считал для себя наиболее интересным именно научную работу с металлом. Алексей принимал тот факт, что он пока, как металлург, был не очень сведущ, но горел желанием этот недостаток исправить. При этом его высокое знание химии и физики позволяло считать его объективно достаточно перспективным учёным. Так что я написал Ломоносову, прося его подумать о программе обучения, в том числе и зарубежного, для Алексея.

Я начал регулярно с ним беседовать, у него был взгляд энциклопедиста. В этом Алексей был очень похож на Ломоносова, который, конечно, был потрясающим учёным и организатором науки, но он старел, и уже нужно было подумать о воспитании его преемника. Хотя, объективно, Лобов пока всё-таки был слишком молод и неопытен для такого поста, но в перспективе…

Мои снабженцы хорошо справлялись с обеспечением армии всем необходимым, войска спокойно стояли на зимних квартирах в Болгарии и ждали вступления в силу мира с Турцией, ну и вывода в Россию. С ратифицированным Екатериной II мирным договором приехал к нам мой старый друг — Григорий Потёмкин.

С ним такое дело вышло… Я, конечно, получал информацию из Петербурга, и от Анны Карловны, которая сообщала мне обо всех тенденциях и слухах в столичном обществе, и от Захара, который уже, опираясь на стариков-разбойников, как паук активно плёл сеть информаторов и агентов как в России, так и за её рубежами, о том, что мама положила глаз на Гришку. Мама, мне тоже, стесняясь, писала мне о своём интересе к молодому красавцу-генералу. Но вот сам Григорий Александрович оказался натуральным балбесом.

Ворвался он ко мне, прямо с коня, запылённый и уставший и с порога брякнул:

— Павел Петрович! Я тут с Вашей матерью амуры закрутил! — и вот что он от меня ждал? Говорю же — балбес. Я, хоть и слегка в курсе был, и из будущего помнил о знаменитом фаворите, но так вот к такому готов не был. В общем, сработал рефлекс — я ему прямо в глаз и зарядил. А он брыкнулся на пол и лежит — не шевелится. Большие шкафы громко падают!

— Гришка! Ты чего это надумал? — я же чисто автоматически сработал, от неожиданности заявления… А он лежит такой, вроде живой, но… Пришлось кликнуть охране, чтоб воды принесли. Облил его — очнулся. Глаза мутные, вот ерунда-то получилась! Не сильно зашиб ли я его?

— Ты чего, Гриш?

— Ох, Ваше Высочество, тяжела рука у тебя! Ох, ты ж…

— А что ты такое с порога несёшь?! Совсем дубина? Я же даже подумать не успел! — посадил его, попить дал. Гляжу — вроде в себя приходит.

— Ваше Императорское Высочество! Привёз я Вам Императорские указы! В награждение Вас и всех отличившихся в войне и подписании мирного договора. Ох, голова моя!

— Награждение привёз! Это хорошо! Кого хоть?

— Вас, Павел Петрович!

— Погоди, душа моя, ты только что меня на «ты» называл?

— Сомлел я, после удара!

— Гришка!

— Ладно, Павел Петрович, не гневись, я сам не знаю, что сказать тебе… В голове такая каша!

— Гришка, отвечай, как перед Богом — ты к Екатерине Алексеевне чувства питаешь, или карьеру так делаешь? Говори правду! Прибью!

— Ты прибьёшь, Твоё Императорское Высочество — можешь, увидел…

— Гришка!

— Вот тебе крест, Павел Петрович — люблю я её! Давно люблю! Ещё как до переворота увидел… Ни о ком больше думать не могу!

— Гриш, у тебя же баб полно́ было?

— Тут другое, Павел Петрович. Кто я такой для неё был? Так — сошка мелкая, да и Орлов у неё был. Как я мог даже подумать, что её интерес привлеку… Вот как-то…

— Понял, Григорий! Всё, молчи. Думать об этом буду. Вернёмся к этому вопросу вечером. Дальше про награды говори!

— Ну, тебе Павел Петрович — Георгия четвёртого и третьего класса — за Бабадаг и Варну, Александра Невского за снабжения армии и Андрея Первозванного за мирный договор!

— Господи! Да я же, как паяц какой-то буду, обвешан лентами и орденами-то!

— Не шути, Павел Петрович, так — всё заслужил! Всё честью, умом и кровью заслужил! Вся столица на ушах стоит! Матушка твоя, кстати, очень плакала, как про твои подвиги под Варной узнала — молит тебя слёзно больше в бой не лезть! Наследник ты! Погибнешь, и Россия погибнет!