Бедный Павел

А мир, даже на самых щадящих, но наших условиях не примут в Турции. Мы не откажемся от Причерноморья и Крыма, а это для мулл и янычарской верхушки просто невозможно. Так что, либо его казнят за мир, либо за отсутствие мира.

Наша делегация всей толпой давила на турок, требуя невозможного — Крым, Княжества, Болгарию, Большой Кавказский хребет, Архипелаг, признания за Россией статуса империи, свободы вероисповедания на всей территории Турции, полной независимости Грузии, автономии для славян и греков, разрешения беспошлинной торговли по всей Османской империи и контрибуции в сто миллионов рублей. Что-то вроде Vae victis[108]!

Давление шикарно обеспечивали военные — Румянцев, Вейсман и Орлов, заявляя, что и наличных сил на перевалах достаточно для атаки на Стамбул. Панин изображал сторонника мира, а Обресков пытался выступать арбитром. Я же формально в переговорах не участвовал — не по рангу мне говорить с министром. Главное, было убедить турок в нашей силе и возможности быстро покорить всю Турцию.

Важно было также не дать им понять, что затягивания переговоров нам было никак нельзя допустить — набегут австрийцы, французы и даже пруссаки. Им всем такое усиление России было сильно не по нраву. Да, я старался убедить дядюшку Фрица, что ослабление Турции с одновременным усилением России, также ослабит и Австрию — его давнего соперника. Но он не хотел однозначно принимать нашу сторону, справедливо считая, что мы можем слишком много проглотить, а главное — переварить, и вот тогда с нами точно каши не сваришь. Он активно намекал на Западную Польшу, как способ сделать его более покладистым, и я не отказывал ему явно и намекал на возможность всё это осуществить, но только если именно я стану принимать решения, но вот матушка…

Панину я тоже активно дурил голову, показывая себя его преданным сторонником, не имеющим собственного мнения. Но Константин Маврокордат — моё секретное оружие — развил бурнейшую деятельность за спиной нашей делегации. Он смог найти слабые звенья в делегации турок и путём взяток — пригодилась казна, захваченная в Варне, убедить их в необходимости пойти нам на некоторые уступки. Те границы, которые мы с Румянцевым и Вейсманом неформально для себя установили, стали для турок чуть ли не последней линией обороны, за которую они не хотели отступать.

С разрешением нашим купцам вести торговлю наравне с французами турки уже почти смирились, да и с нашим флотом на Чёрном море они готовы были пойти на компромисс, только ограничив нас в количестве кораблей. В вопросах прав христиан мы решили уступить — для турок это было важно, а мне удалось аккуратно убедить наших переговорщиков, что для нас это сейчас не так актуально.

Так что переговоры шли к заключению мира на формально турецких, а реально наших условиях. Единственным камнем преткновения оставалась контрибуция — сто миллионов рублей были явно не подъёмны для турок, так что, мы пока торговались.

После очередного дня переговоров все русские переговорщики традиционно собирались у меня в доме, на подведение итогов и определение позиций на следующий переговорный день. К этому времени от Маврокордата я уже получил информацию о турецких решениях и задумках. А также я уже с ним и Машей хорошо подготовился к тому, как эту информацию правильно пода́ть и убедить своих собеседников выполнить установки, которые я им навязывал.

Мария вообще оказалась даже более умна, чем я себе представлял — отлично инстинктивно понимая психологию, она помогала мне предсказать реакцию собеседников на мои слова и поведение, и вместе со мной репетировала правильные выражения лица и слова, которые я использовал на этих встречах.

Вся сложность была в том, что если Вейсман и Орлов, безусловно, были моими друзьями и готовы были принять моё мнение, а Обресков и Румянцев — люди рациональные и убеждаемые, но вот Панин… Он был, конечно, очень образован и умён, но уж очень заносчив и уверен в собственной хитрости и харизме — с ним было очень сложно.

Его можно было убедить в правильности принятия решений, инициированных не им, только заставив его поверить, что это его идея. Так что я должен был оставаться в положении его преданного ученика. Альтернативой было бы только приказать ему, но мне нельзя было его сейчас ломать — рано ещё. В общем, мне приходилось обыгрывать ситуацию, представляя свои предложения исключительно его гениальными идеями.

Именно сейчас проходил очередной такой вечер игры и лицедейства. Нужно было определить предел возможностей турок в финансовом плане. Нам деньги были очень нужны — война поглотила все наши свободные ресурсы, а нам предстояло ещё осваивать огромные пространства причерноморских степей. Шёл ожесточённый спор. Румянцев, выступая уже не только как военный, но и как крупный администратор, требовал содрать с турок все запрошенные деньги — наша экономика, истощённая войной, освоила бы сейчас любые средства. А Панин настаивал на скорейшем заключении мира и был готов упасть в требованиях сразу в десять раз.

Я думал… Маврокордат убыл на встречу со своим информатором в турецкой верхушке и ещё не вернулся, так что я пока старался не вмешиваться. Вдруг в комнату аккуратно заглянул Белошапка и взглядом попросил меня выйти. Я кивнул собравшимся и вышел в соседнюю комнату. Там меня ждал Константин, вернувшийся от своего конфидента.

Он принёсся со своей идеей, родившейся на встрече с этим греком — переводчиком турецкой делегации. Идея действительно была замечательная — турок можно было убедить, что мне можно дать взятку! Да, именно мне — взятку! Если мне дать двадцать пять миллионов, то официальная контрибуция составила бы тоже двадцать пять — что в целом в два раза меньше наших требований. Туркам идея взятки была близка до чрезвычайности и на таких условиях они были готовы всё заплатить. Нужно было это только согласовать со мной и убедить в этом прочих переговорщиков.

Идея была замечательная, но здесь я чувствовал какую-то незавершённость. Эту мысль нужно было обдумать, причём прямо сейчас — какая-то мысль крутилась в голове, но никак не могла выйти наружу. Я кликнул охрану и пошёл прогуляться вдоль моря — у него мне легче думалось, Я это уже давно заметил. Нога ещё побаливала, но прогулки были для меня очень важны, к тому же Щепин, прибывший в Варну вместе с командованием армии, даже рекомендовал мне ногу разрабатывать.

Хорошо бы пообсуждать это, так быстрее идея оформляется, но здесь сейчас не получится — мама далеко, а такое больше ни с кем нельзя… Я шёл, волны накатывали на берег с шипением и гулом, на моей лицо падали солёные брызги. Холодный ветер пытался забраться под кафтан. Над водой стоял плотный туман, и где-то за ним слышался скрип мачты одинокого корабля. Мир и покой со вкусом моря…

И здесь — родилось! Всё встало на свои места. Мои военные, после того как стало понятно, что турки могут принять границу по Днестру, стали ворчать о затруднениях со снабжением войск через степь из Подолии и Малороссии, да и квартиры для войск надо будет обустраивать на необжитых местах — нам бы Молдавию с Валахией… Но вот на такое турки бы точно не пошли. И вот мне стало понятно, как нам получить нужные земли и как обосновать идею со взяткой, причём так, чтобы это решение приняли и турки, и европейские игроки.

Идея была в том, что мы должны продать миру мою ссору с матерью. Такой разлад в русском императорском семействе, чреватый для нас гражданской войной, и последующим выбытием России из списка крупных европейских игроков. Все европейские страны могли заработать на этом, причём столько, что жадность должна была заставить их пойти на любой риск. Новая смута на Руси была бы выгодна всем нашим соседям — территории и ресурсы можно будет получить практически без сопротивления.

Для поддержания этого процесса им требовалось пойти на уступки — дать мне деньги и земли и признать этот мир с турками. Я думал, что это вполне возможно. Но теперь нужно было заняться деталями, и я быстро пошёл домой.

108

Горе побеждённым (лат.).