Страница 3 из 1279
- Приутихли малость, - часовой ткнул оттопыренным большим пальцем в подъезд. - А то сладу не было:
"Долой диктатуру!", хоть свинцом глотки заливай.
В вестибюле Мишель нашел Калугина. Тот встретил его, будто они были знакомы много лет кряду:
- Пора приниматься за этих пиратов, морского ежа им в глотку!
- А где они? - с нескрываемым любопытством спросил Мишель.
- На втором этаже. Один было из окна сиганул.
- Скрылся?
- Скроешься! - усмехнулся Калугин. - Он заговорил по-деловому, спокойно: - Думаю так. Арестованных двадцать три экземпляра. Остальные отправлены в Кремль.
Больше половины возьму на себя. Комнаты подобрал потеплее, с целыми окнами. Тебе задача ясна? Главное - ты с ними посмелее. А если что свистать всех наверх, немедленно приду на помощь.
- Можно взглянуть на них?
- Взгляни, взгляни, - Калугин тщетно старался изобразить на лице суровость. - Натуральный ноев ковчег.
Подниматься по лестнице, ведущей на второй этаж, было не так-то просто: на ступеньках валялись груды стреляных гильз, пустые бутылки, куски штукатурки.
- Тешили себя: устоим! - презрительно сказал Калугин. Помолчав, жестко добавил, словно зачитывая приговор: - Против нас не устоишь - отныне и во веки веков!
Мишель с уважением взглянул на него, пытался чтото сказать, но Калугин нахмурился, пошел отмахивать через две ступени, поскрипывая кожей галифе. Он подвел Мишеля к двери, легко, как игрушечную, распахнул ее и произнес лишь одно слово:
- Вот...
В просторной комнате сидели, стояли и даже лежали арестованные. В окна врывалось солнце. Едва открылась дверь, как взоры всех устремились к вошедшим. Трудно было рассмотреть каждого в отдельности. В глаза бросились патлатые шевелюры, измятые беспробудным сном и пьянками лица. Одежда арестованных была на редкость разношерстной, и Мишель испытал такое чувство, будто нежданно попал за кулисы театра, где собрались актеры, занятые в каком-то фантастическом спектакле.
Пока Мишель стоял на пороге и, стараясь не показывать своего удивления, разглядывал столь живописную картину, в комнате царила тишина. Чудилось, писк комара прозвучал бы здесь не менее оглушительно, чем рев трубы полкового оркестра. Одни лица застыли в испуге, на других сквозь маску безразличия проступала злоба, третьи молчаливо просили о пощаде.
Лишь один арестованный, сидевший почти в самом углу, у противоположной от окна стены, был не то чтобы вовсе безучастен и равнодушен, но настолько спокоен, словно не имел ко всем остальным никакого отношения. Задумчиво и не назойливо поглядывал он на Мишеля, ничем не показывая, худо ли, хорошо ли думает о нем. Может быть, поэтому он и запомнился Мишелю.
Калугин тронул Мишеля за локоть, давая понять, что пора уходить. Едва они прикрыли за собой дверь, как в комнате загалдели.
- Ну и экипаж... - сердито сказал Калугин. - Громилы, налетчики, саботажники, спиртогоны... Явная контра. Идейных тут, видать, по пальцам пересчитаешь. Петере требует - к ним особый подход. Сперва осмотрись, а уж потом действуй напрямик. Смотри, чтоб они не позвали тебя чай пить на клотик.
- Что, что?
- Ну, чтоб очки не втерли.
Калугин еще раз придирчиво взглянул на Мишеля и, уходя, сказал, что пора начинать.
Мишель стремительно и нетерпеливо заходил по комнате: его живая натура требовала движений, активного действия. Он жалел, что не попросил Калугина прислать ему первым того человека, которого приметил и выделил среди разношерстной группы анархистов. Какое-то странное желание, более настойчивое, чем простое любопытство, побуждало Мишеля поскорее начать с ним разговор.
Первый арестованный был грузноватый детина с длинными, загребастыми руками. Одежда его была весьма колоритной: узкий в плечах офицерский френч, широченные матросские брюки и форменная фуражка гимназиста. Чтобы так вырядиться, ему, пожалуй, потребовалось раздеть по меньшей мере трех человек, и вряд ли кто из них остался в живых. На длинном, вытянутом дыней лице выделялся громадный нос. Крепкие, как камень, скулы, казалось, вот-вот прорвут туго натянутую кожу.
Детина, не ожидая приглашения, плюхнулся на стул, так и не расставшись с дымящейся папиросой.
- Встать! - приказал Мишель.
Детина часто-часто, как ребенок, заморгал ржавыми ресницами и медленно, будто нехотя, поднялся, не зная, куда деть руки.
- К сведению: вас привели на допрос! - холодно напомнил Мишель.
Детина удивленно уставился на Мишеля. Явно несвойственное ему смущение смешивалось с растерянностью и тщетно скрываемой, клокочущей ненавистью.
- Вот теперь садитесь. Прежде чем начать разговор, познакомимся. Я комиссар ВЧК. А вы?
- Вожак самарского отряда Муксун, - привстав, не без гордости представился детина.
- Самара! - с иронией протянул Мишель. - А здесь - Москва. Логично?
- Москва, - охотно согласился Муксун, чуя подвох в словах чекиста, и, не ожидая новых вопросов, заговорил вкрадчиво: - Птенчики мои оперялись в Самаре. Вылетели из гнездышка - ив стольный град. В самое нутро, в гущу событиев! Без революции нам житухи нету.
Нам - чтоб революционная буря, девятый что ни на есть вал!
- Понятно, - усмехнулся Мишель. - Бочка вина, потом девятый вал?
- Намекаешь, братишечка? - обидчиво пробурчал Муксун. - Революционная символика - понимать надо...
- Ого! Символика! Грабеж особняка на Поварской - тоже?
- Не наша работа! - наотрез отказался Муксун. - И райончик не наш.
- Предположим, - согласился Мишель. - Предположим. А как удалось проехать в Москву?
Муксун даже присвистнул, до того наивным и детским показался ему этот вопрос.
- Семафоры сами открывали, в ноги никому не кланялись, - пояснил он. Раз революция требует - отойди с пути, кто несогласный. У нагана язык громкий!
- В какой партии состоите?
- В партиях не состоим, - бодро ответствовал Муксун. - Потому как свою программочку имеем, без дураков. Мы - "немедленные социалисты"!
- А попроще?
- Изволь. Нам все немедленно - оружие, хлеб, свободу. Без всяческой задержечки. Антимонию и всякое такое разводить недосуг. Мы не какие-нибудь там "ураганы", "независимые", "авангарды" и прочая шпана.
Мы - в коммунию на всех парах! Первыми ворвемся, кровь из носу!
- Значит, в коммунию - без большевиков?
- Упаси бог!.. Ты нам контру, братишечка, не пришивай...
- Почему не сдались? Почему стреляли?
Муксун по-черепашьи вобрал голову в плечи, будто ждал, что по ней ударят.
- Не я приказывал стрелять, порази меня гром! Вот те душа наизнанку, не я! - взмолился он. - За действия той паскуды не отвечаю.
- Хорош! - протянул Мишель. - Куда как хорош!
Ничто бы так, пожалуй, не обескуражило и не встревожило Муксуна, как это восклицание Мишеля.
- Я в то самое время в подвале дрых, - с таинственной интонацией сообщил Муксун. - Кондрашка чуть не хватила. Не от спирта - сердечный приступ...
- Все ясно, - подытожил Мишель. - Ясно, какой ветер дует в твои паруса...
- К стенке, да? - всхлипнул Муксун, наваливаясь на край стола, и вдруг исступленно зашептал: - А ты, браток, прихлопни это дело! Не пожалеешь... А то ведь знаешь, как оно оборачивается - сегодня ты наверху, а завтра я... Судьба играет человеком...
- Вот что, Муксун, - жестко прервал его Мишель.
Ему вспомнились слова Петерса: "Будут над тобой измываться на допросе, а ты нервы в кулак - и никаких эмоций!" - К революции ты никакого отношения не имеешь.
Абсолютно. Отвечать перед революцией - будешь! Как явная контра!
Муксун глухо застонал, будто его наотмашь ударили по лицу, силился что-то сказать, но мокрые губы дергались, не повинуясь ему. Наконец взял себя в руки.
- Имею сообщить по линии Чека... - оправившись от страха, перешел на шепот Муксун. - Присмотрись, комиссар, тут к одному. Собственной печенкой чую - не наш...