Страница 1268 из 1279
— Есть факты или просто интуиция?
Мартинец подумал.
— Скорее, интуиция. Чувство, будто за мною следят.
— За каждым из нас немного следят. А с Кочмаром, конечно, у тебя не может быть мира, и рано или поздно он съест тебя. Зачем сказал, что у тебя есть на него досье?
— Вырвалось.
— Эх, шляпа! Вырвалось... Кто за тебя заступится?
— Я и хотел посоветоваться. Есть против Кочмара довольно весомые факты. Во-первых, приписывает себе рабочие часы. Мелочь, но жульничество. Дальше, комбинации с премиальными. У меня записано, сколько и кому недодал.
Рутковский быстро обдумал сказанное Мартинцем. Конечно, жаль Ивана. Но выиграет ли он, если станет на сторону Мартинца? В конфликте между начальством и подчиненными американцы всегда становятся на сторону начальства, тем более в таких случаях.
— Как хочешь, Иван, — сказал, подняв глаза, — а я тебе не помощник.
Думал, что Мартинец осудит его — и взглядом, и словами, но Иван оказался мудрее.
— Тебе виднее, — ответил просто. — Хочешь выпить?
— Хочу. Но опять-таки не имею права. — Рутковский поднялся, не глядя на Мартинца, но чувствуя его иронический взгляд. — Будьте здоровы, — бросил и пошел не оборачиваясь?
...Стефан довольно хмыкнул.
— А пан Рутковский, кажется, собирается ехать? — спросил.
— Пускай едет к черту! Теперь мы того Мартинца прищучим.
— Прищучим, пан Стефан, без немочки только, пожалуйста.
— И ты туда же?
— А как же, дорогой пан? Что пан Кочмар говорил? Только этого молодчика. Он исчезнет, никто не поинтересуется: ни родственники, ни наследники, ни друзья... А за немкой потянется: мать, сестры, племянники... Куда подевалась? Тут не избежать полицейского расследования, а для чего оно нам?
— Пан Кочмар говорил: с полицией все улажено.
— Если одного пана Мартинца... Мне немочки не жаль, но нельзя.
— Нельзя так нельзя... — почесал затылок Стефан. — Видишь, тот, на красном «фиате», Рутковский, уехал.
— Бог с ним, пан Стефан, может быть, еще придется встретиться.
— Так что ты надумал с Лакутой?
— Деньгами пахнет, и большими.
— Врешь.
— Большими, говорю, пан Стефан, и прошляпить никак нельзя.
— Думаешь, Лакута сторговался?
— Не думаю, а уверен.
— Хитрый ты, Богдан.
— Может быть, последний шанс, пан Стефан.
— А как?
— Еще, дорогой пан, не знаю. Но уверен: идет большая игра. Я в тот вечер пана Лакуту домой отвозил. Под газом был, значит, и поддерживать пришлось. А жена у него знаешь какая?
— О-о, сука...
— Точно, стерва, и пана Лакуту не очень уважает. Ругаться начала, а он ей говорит: хорошее дело затеял и до конца жизни хватит...
— Не может быть! До конца, сказал?
— Вот, дорогой мой, я и подумал.
— Знать бы, когда получит деньги!
— Узнаем.
— Как?
— Без нас не обойдется. Видите, даже тогда в гостиницу звал, а теперь, когда деньгами запахло, подавно.
— Точно.
— Только не дай бог, пан Стефан, чтобы заподозрил. Ничего не выйдет тогда, тот пан Лакута хитрый и осторожный.
— Ну ты и голова, Богдан!
— Есть немного, не жалуюсь.
— Подожди, Богдан, видишь, тот фрайер выходит.
— Почему же не вижу, пан Стефан, пойдем к нему?
— Только прошу тебя осторожненько, потихоньку, полегче.
— А немочка где?
— За ним плетется.
— Неужели поедут?
— Куда им ехать? Да и не для того сюда с девушкой приехал... Понял?
— Эх, пан Стефан, мы понимаем, для чего этих шлендр раскрашенных по гостиницам возят.
— А понимаешь, так помолчи.
...Мартинец спустился с веранды и договорился с хозяином о ночлеге. Комната оказалась маленькой, но кровать стояла великолепная: огромная, на полкомнаты, мягкая, и белье пахло свежестью. Гизела быстро разделась, нырнула под одеяло, позвала Ивана:
— Иди ко мне, милый.
Если бы не позвала, пошел бы, и, по крайней мере, сегодняшний вечер сложился бы для Ивана Мартинца счастливее, но какой-то бес противоречия вселился в него: был раздражен и сердился на весь мир.
— Подышу свежим воздухом.
— Не надышался? Я замерзла.
— Согревайся сама! — пробурчал грубо и ушел пошатываясь. Постоял немного у дверей.
Возле стойки не было никого, только двое в замшевых шортах сидели около дверей и несколько пустых кружек стояло перед ними. Мартинец выпил полкружки пива несколькими глотками и остановился, чтобы отдышаться. Грузный человек в шортах прошел мимо во двор. Иван допил пиво, прикинул, не опрокинуть ли еще кружку, но тут же раздумал. Не тянуло и возвращаться в комнату, где на роскошной кровати ожидала его Гизела. Вообще все опротивело.
Вышел во двор. Почему-то захотелось выплакаться. Ему давно уже не хотелось плакать, жил как в чаду: Гизела, Бетти, Герда, Лизхен — девушки и виски, девушки и джин, девушки и шампанское — вот и вся жизнь. Убивал в себе и воспоминания, и желания, и угрызения совести, ибо никак не мог забыть днепровский простор и Лавру над ним, золотой купол, отражающийся в вечных днепровских водах, — это видение преследовало его, но знал: никогда не увидит купола Лавры и никогда не будет купаться в Днепре. «Никогда» больше всего мучало его, не мог смириться с этим, потому и заливал горечь спиртным и шатался по городу.
Иван закурил и пошел к скамейке, которая стояла на берегу ручья, хотелось одиночества — оно бередило душу, но почему-то эта душевная боль приносила и успокоение, наверно, потому, что чувствовал себя в такие минуты еще человеком не совсем павшим, а стремящимся чего-то достичь в жизни.
Мартинец сел на скамейку и потушил только что зажженную сигарету. Посмотрел на звезды, на луну, поднимающуюся из-за деревьев, и почувствовал свою мизерность и никчемность в этом бесконечном мире. Снова захотелось плакать, но на скамейку рядом кто-то сел — запахло пивом и табаком.
Мартинец покосился на человека и узнал того типа в замшевых шортах, что пил пиво в баре. Начал подниматься, но человек спросил его:
— Сигарета есть?
— Пожалуйста... — Иван полез в карман, человек придвинулся к нему близко-близко, дыхнул перегаром, Мартинцу стало противно, отпрянул, но кто-то ударил его по голове, в глазах засверкали искры, и он потерял сознание.
— Ловко ты его, — похвалил Стефан. — С первого раза.
Богдан спрятал под пиджак железную трубу, обтянутую резиной.
— Насобачился, — ответил. — Поищите, пан Стефан, в карманах, и если нет ключей...
— Куда они денутся? — Стефан быстро обшарил карманы пиджака Мартинца, вытянул автомобильные ключи. — Подгоняй сюда машину.
Богдан настороженно оглянулся вокруг: с веранды их не могли видеть, и только бармен торчал за широким окном ресторана.
— Придвинься к нему, — зашептал. — Не упал бы.
— Быстрее!
Богдан направился к стоянке, а Стефан придвинулся к бесчувственному Мартинцу, обняв его за плечи.
Канареечный «пежо» затормозил около скамейки через минуту, и Стефан, убедившись, что бармен читает газету и ничего не видит, затянул Мартинца в машину.
— Давай, — выдохнул хрипло, — я тебя догоню.
«Пежо» с места набрал скорость, а Стефан метнулся к мощному серому «мерседесу». Он догнал «пежо» сразу за «Ручейком», пристроился в хвост, погасив фары. Через несколько километров слева от дороги показалась пропасть, Богдан остановил «пежо». «Мерседес» стал сбоку чуть ли не впритык. Богдан вышел из машины, осмотрелся.
— Кажется, здесь, пан Стефан? — спросил скорее для порядка, так как остановился в точно определенном ранее месте.
— Здесь, — пробурчал Стефан и перетянул все еще бесчувственного Мартинца на переднее сиденье. — Ну с богом!
Богдан снял машину с ручного тормоза, выкрутил руль налево.
— Взяли!
«Пежо» неохотно сдвинулся с места, но, постепенно набирая скорость, пересек шоссе и рухнул в пропасть.
— Слава тебе, господи, — перекрестился Богдан, — с благополучным концом вас, пан Стефан.