Вызов

– А ведь точно, – негромко заметил кто-то из окружающих.

– К тому же, Зинаида Илларионовна Терентьева, – продолжал Ухтомский, – к великому горю родителей скончалась от кори в возрасте трех лет, когда выходить замуж, равно как и иметь потомство, еще несколько не ко времени.

– Я еще тогда говорил, когда ее принимали, что самозванка! – заметил другой голос. Шум стал разрастаться. С дамой случилась истерика, она принялась показывать извлеченную из ящика стола рекомендацию какого-то Сергея Леопольдовича, чем, впрочем, вызвала лишь реплику, посвященную тому, как ей эта рекомендация досталась.

– Оставьте ее, Виктор Кириллович, – обратился к Ухтомскому высокий бородач. – Бог ей судья! Проходите, я поручусь за вас. Моя фамилия Киселев. Александр Александрович Киселев. Вы хотели кого-нибудь повидать?

– Благодарю Вас, Александр Александрович, – кивнул Ухтомский, поворачиваясь к безутешной лже-Терентьевой спиной. – Вообще-то, мы с господином Соломатиным хотели повидать господина Говоруху. Ну и просто взглянуть, как российское дворянство… возрождается…

– Какая страна, такое и дворянство, – констатировал Киселев. – А Ростислава Вадимовича сегодня, к сожалению, нет. Все хворает.

– Жаль, – Ухтомский достаточно бесцеремонно осматривал окружающих. Впрочем, кружок любопытных быстро рассосался. Лже-Терентьева уже пришла в себя и уткнулась носом в том «Анжелики».

– Так че, Виктор, пошли отсюда? – предложил Фрол, чувствовавший себя в этих стенах неуютно.

– Оставайтесь, господа, – предложил Киселев, – у нас вскоре встреча со Звездилиным. Не Лещенко, конечно, но все-таки…

– Благодарю вас, господин Киселев, – учтиво кивнул Ухтомский. – Мы, пожалуй, воспользуемся вашим любезным предложением…

– Послушайте, Фрол, – поинтересовался князь, покуда они не спеша пробирались вглубь бывшей бильярдной. – А кто такой этот Звездилин?

– А певец это! Такой бородатый, с косичкой. Романсы, елы, поет. И про вас, про белых, тоже.

– Любопытно, любопытно, – бормотал Ухтомский, рассматривая разного рода наглядную агитацию, развешанную на давно некрашеных стенах.

Их маршрут с фатальной неизбежностью привел в буфет. В этот день, как и в день посещения Собрания Корфом, здесь было людно. Правда, на этот раз отпускали не сосиски, а ветчину. Очередь стояла грозно, и молодые люди, зажатые со всех сторон, почувствовали, что время до встречи с известным певцом имеет шанс протечь достаточно своеобразно. Впрочем, минут за сорок они достоялись, что стало возможным исключительно благодаря Фролу, который движением широких плеч не пускал некоторых представителей голубой крови, главным образом кавказской национальности, пролезать без очереди.

Ветчину брать не стали, а удовлетворились несколькими бутербродами с грудинкой, на которые ушли почти все и без того истаявшие деньги Фрола. Ухтомский намекнул, что заплатит за все сам, но у дхара был свой кураж, и расплатились поровну. Тогда Виктор, отправив Фрола с бутербродами оккупировать освободившийся столик, отсчитал из внушительного вида пачки, добытой им из кармана, еще десяток бумажек и присоединился к дхару, неся бутылку коньяка «Самтрест».

Времени было еще достаточно. Они не спеша пили коньяк, который, к удивлению Фрола, лучше Виктора знавшего современные буфеты, оказался действительно самтрестовским. Ухтомский, несколько откиснув, стал рассказывать Фролу о том, как участвовал в обороне Кремля в ноябре 17-го, как его ставили к стенке пьяные солдаты Пулеметного полка, как в Ростове он повстречал Михаила Корфа, про Ледяной поход, про Кубань, про Донбасс и Харьков. Фрол слушал и только качал головой. В свое время он с одноклассниками играл в Неуловимых мстителей, да и теперь, хотя симпатий к красным заметно поубавилось, белые тоже не вызывали у него особого восторга. Правда, молодой Ухтомский ему нравился, хотя то, сто Виктор оказался настоящим князем, по-прежнему изрядно смущало дхара. Впрочем, мысль, что они с князем Ухтомским хоть и дальние, но все же родственники, немного забавляла.

Бутылка постепенно пустела. Фрол, никогда не злоупотреблявший подобным зельем, в то же время практически не хмелел, тем более что коньяк оказался действительно неплох. Дхар немного опасался за поручика, помня эскапады беспутного Мика. Но Ухтомский, проведя три года в окопах, имел такую школу, что полбутылки «Самтреста» не воспринимались им всерьез. Лицо князя по-прежнему оставалось бледным, голос спокойным, лишь ноздри породистого тонкого носа стали раздуваться чуть чаще.

Последний глоток был допит как раз вовремя. Публика начала вставать и переходить в соседнее помещение, где, как в свое время довелось констатировать Корфу, находился небольшой зал с лекторской кафедрой, украшенный серпасто-молоткастым гербом. Правда, на этот раз кафедру убрали, у стены было устроено возвышение, освещенное жутковатыми железными треногами, которые при должной фантазии можно было принять за софиты. Над всем этим был развешен большой трехцветный флаг.

Фрол и Ухтомский, скромно заняв места в предпоследнем ряду, стали ждать. Знаменитость, следуя неписаной традиции, несколько задерживалась. Фрол, оказавшийся среди высшей столичной знати, вновь занервничал и, если бы не поручик, то, наверное, не выдержал бы и ушел, не дождавшись начала. Ухтомский же, похоже, получал своеобразное удовольствие, разглядывая публику. Губы князя то и дело кривились в усмешке, глаза недобро щурились, а временами он отворачивался, с трудом удерживаясь от каких-то рвавшихся из глубины души замечаний. Лишь однажды он удивленно дернулся: – Этак, Фрол Афанасьевич, можно и в желтый дом попасть. Вылитый Саша Трубецкой! Даже прическа та же! Ну фантом!

– Так, может, это он и есть? Тоже… командированный, вроде тебя.

– Нет, – помрачнел поручик. – Я б и сам так подумал, но нет. Похоронили мы Сашу. Еще в апреле 17-го года. Под Ригой. У него сын остался… А это правнук, наверное. Но как похож…

Наконец где-то сбоку зашумело, и по проходу под шумные аплодисменты прошествовал высокий полный господин с изящным брюшком, носивший, как верно указал Фрол, не только клочковатую бороду, но и ухоженный понитейл. Великий мэтр, раскланявшись, поднялся на возвышение, где уже горели треногие софиты.