Страница 72 из 84
У отчаяния особый вкус… невесомого хруста осколков стекла на зубах, когда все, из чего состоял смысл тебя самого, раздавлен в крошки и режет тебе язык, небо, горло, когда ты глотаешь сгусток боли, чтобы закричать, но кричать не получается. А так хочется проснуться. Распахнуть глаза и понять, что кошмар остался где-то во мраке параллельной вселенной и случился не с тобой, а с твоим двойником. А вместо этого сплевываешь кровь из изрезанного крошками стекла рта и, шатаясь, стоишь на четвереньках на полу, потому что встать нет сил. Ты в самом эпицентре кошмара и задыхаешься от боли.
Я умоляла меня выпустить. Я кричала и билась в стены комнаты, я металась в ней, как раненый зверек в тесной клетке, выла и скулила, ломала ногти о двери, орала на весь дом, чтобы меня выпустили, чтобы позволили проститься с НИМ. Но с того момента, как охрана отца нашла меня у здания офиса и затолкала в машину, со мной никто не разговаривал. Меня привезли домой и заперли в комнате. Никто из слуг со мной не общался, мне приносили еду и тут же уходили, проворачивая ключ в двери. Сотовый отобрали, как и компьютер. Я знала, что отцу хотелось бы снова на мне места живого не оставить, но у нас Саид, и он не даст меня бить. Но я понимала, что как только Ахмед поймет, что я беременна – он забьет до смерти. Но мне уже было все равно… то самое желание жить уже поблекло и стерлось, освобождая место черной паутине, окутывавшей меня коконом безысходности.
Первый день я лежала на полу, свернувшись и постанывая от боли внутри, без слез, глядя в никуда. Плакать все же намного легче. Когда нет слез, глаза словно кровью налиты и трескаются, пересыхая. Меня оглушило настолько, что я не могла думать. Мне казалось, что я сошла с ума. Но сумасшедшие не понимают этого, а значит, до сумасшествия мне было далеко. Может, это было бы счастьем - свихнуться настолько, чтобы стало все равно. Обернуться птицей и улететь высоко-высоко в космос прошлого, которого не было никогда. Ко мне не пришло какое-то осознание, что Андрея больше нет, я не могла думать об этом. Я себе не позволяла. Только руки к груди прижимала, мне моментами казалось, что там все разворочено, и зияет огромная черная дыра, так было больно. Я лежала на полу в полной темноте, и вокруг меня вертелись светящиеся скрипичные ключи и ОН. Везде он... частицами из нот и сплошных черных линий по белым нотным листам рассыпался на матрицы необратимости со стонущим звуком страшной потeри, которую не осознать и не принять никогда. Я смотрела из-под отяжелевших век на нереально красивое лицо, на раскачивающиеся кадры, где мы вместе. Они дрожат и горят в воздухе, полыхая синим пламенем, стекая ледяным воском исчезающими каплями на пол. И мои слова последние молотком по голове дробят череп, и осколки в виски впиваются так, что от боли я вою и катаюсь по полу, и кажется, я разучилась моргать. Смотрю на сменяющийся медленный калейдоскоп, колышущийся в языках пламени, и в глазах режет так, что сосуды лопаются, а я оторвать взгляд боюсь – картинки исчезнут, и тогда я от боли с ума сойду.
Я была в твоем времени наверно временно
Я была в твоем имени цветом инея
Билась жизни каждый миг для тебя
Билась в каждый миг у тебя где-то в сердце
Ты мой город из песка, моря и облака
Ты мой лучший день и снег, корабли и свет
Ты мой… лучшая любовь для тебя
Безупречна боль без тебя… где-то в сердце
Ты вся моя любви история, судьбы история
История меня ты
Вся моя печаль... и светел миг... история без края и конца
Ты…
А потом они начали таять… кадры с ним и со мной… растворяться в воздухе, тускнеть, исчезать без следа. Нет… нет… нет… о, нет. Пожалуйста. Не надо-о-о. Вернитесь, я прошу вас, не надо-о-о-о. Я шептала хриплым голосом и ловила их скрюченными дрожащими пальцами, как маленькие дети ловят мыльные пузыри, а потом растерянно смотрят на пустые ладони, ползая по полу и хватая иллюзии руками, падая ничком и чувствуя, как начинаю разрываться изнутри, как меня накрывает, и становится страшно, что вот оно… вот она - агония от тоски и понимания, что как бы я ни пыталась, я не уберегла его! Не уберегла, черт бы меня побрал. Ненавижу-у-у себя, суку. Ненавижу тварь эгоистичную. Нельзя было! Нельзя! Я виновата. Ведь я могла рядом быть, могла все это время провести с ним, и пусть бы отец уничтожил нас обоих. А так… так Андрей погиб, ненавидя меня за предательство… наверное, жить с этим осознанием больнее всего. С моим прощальным «не люблю тебя».
Боже! Я ведь даже не увидела его… не попрощалась. Поползла к двери и ударила в нее кулаками, потом сильнее и сильнее, пока не ободрала ногти до мяса и не сорвала голос так, что начала кашлять кровью. Казалось, что в доме никого нет, а я билась и билась в дверь. То затихая, то сходя с ума снова. От одной мысли, что его закопают, а меня не будет рядом, я начала задыхаться, держась за саднящее, словно в огне, горло. Потом выбилась из сил и лежала у самой двери, снова глядя в пустоту и слыша монотонные режущие уши звуки скрипки, как будто струна за струной рвется и на моей шее захлестывается, затягивая до крови. Несколько раз ползла в ванную, доставала таблетки из урны, смотрела на них, а руки сами живот обхватывали и глухое обреченное «нет» приговором. Все, что есть у меня… наше. Уберечь должна. Он бы хотел. Я знаю, что хотел бы.
- Что ты видишь в моих глазах сейчас, Александра?
- Не знаю… там столько мрака. Все черное. Ты… ты весь тонешь в своем черном.
- Жизнь далеко не для всех бывает радужной.
- Бывает… Жизнь такая, какой ты сам ее рисуешь.
- Нет, жизнь далеко не такая, какой ты себе ее рисуешь, девочка.