Шестое сомнение

– Скажи, милок, а чо, в Грузии тигры есть?

– Нет, откуда вы взяли? – Тётка быстро достала из своей брезентовой сумки книгу и показала Семёну. Он посмотрел на обложку и с удивлением прочел: «Шота Руставели. Витязь в тигровой шкуре». – Этот витязь жил в Индии, а там тигры есть, – объяснил он тётке в шубе и прошёл дальше в салон, усмехаясь про себя: «Тоже мне, невеста витязя».

Репродуктор в вагоне закашлялся и объявил металлическим голосом:

«В связи с отсутствием финансирования следующие три остановки состав пропускает для экономии на тормозной системе».

Из тамбура в вагон зашёл путевой обходчик в грязной форменной одежде с горящей керосиновой лампой в руках.

– Я по совместительству вагоновожатый и кассир. Сами понимаете, кризис. Приобретайте билетики, пожалуйста, вновь вошедшие. Сто рублей за билетик, на любое расстояние единая тарификация, – быстро проговорил он, заглядывая Семёну в глаза. Получив от него сторублёвку, кассир отработанным жестом засунул её в карман своих брюк и оторвал кусочек бумаги от узкого рулончика, надетого на мизинец левой руки, вытащил из-за уха огрызок химического карандаша, послюнявил его, поставил на бумажке крестик, держа её в левой ладони, и торжественно вручил Семёну.

– Приобретайте билетики, единая тарификация, – плачущим голосом забубнил вагоновожатый, двигаясь дальше по вагону и ища глазами тётку, вошедшую с Семёном на остановке. Семён повертел в руках так называемый билетик, не зная, куда его деть, и услышал совет торговца рухлядью, сидевшего на лавке напротив и разложившего товар перед собой.

– Не рекомендую билет выбрасывать, время сейчас, сами понимаете, какое, могут и шлёпнуть, если при проверке его не будет.

Семён сунул билет в задний карман своих брюк и подошёл к торговцу посмотреть на его товар. Старый еврей аккуратно разложил перед собой на лавке разноцветные пуговицы в коробочке, срезанные с ветхой одежды, цепочки от бачков общественных унитазов, деревянные прищепки, пять маленьких портретиков Николая Угодника, пять портретиков президента в военной форме, значки победителей соцсоревнований и ударников комтруда, всевозможные ржавые гайки, болты и гвозди в пластиковых прозрачных стаканах, любовно изготовленных из пустых бутылок. На всех товарах были приложены бумажные ценники, нарезанные ножницами из газет с красным карандашом нарисованными цифрами.

– А почему у вас одинаковое количество гвоздей в двух стаканчиках, а стоит по-разному? – спросил Семён равнодушно.

– О, это очень хороший товар, я ценю ваш выбор, в стаканчике за сто пятьдесят рублей прямые гвозди, а в стаканчике за сто – кривые, – охотно пояснил продавец.

– У Изи весь товар порченый, – прошептал Семёну на ухо подошедший сзади второй торговец. – Ви лучше купите мой товар, не пожалеете, это настоящий товар, можно сказать, бестселлер. – И показал рукой на соседнюю лавку, где были кучей навалены пожелтевшие от времени всевозможные газеты и журналы. – А я знаю, – продолжил второй торговец шептать Семёну на ухо, – там, за шторкой, голоса избирателей подсчитывают сейчас, по выборам депутата в Государственную Думу. За меня проголосовало шестьдесят восемь процентов электората, а выберут Вас, и это не справедливо. Ви меня понимаете?

Он ткнул крючковатым пальцем в конец вагона, где действительно стояла ширма из красной материи с надписью на ней: «Выборы депутата». И без всякого перехода показал этим же пальцем в сторону разговаривающих между собой четырёх горнорабочих, сидящих на лавке в середине вагона, и прошептал, брызгая слюной:

– А эти шахтёры, господин Семён, недозволительные разговоры разговаривают.

Семён повернулся в сторону беседующих рабочих и услышал слова самого старого из них:

– Я этими руками уже уголёк добывал, когда наш президент ещё маленьким был, – показывая собеседникам свои мозолистые чёрные ладони с корявыми пальцами.

Самый высокий из шахтеров, увидев, что за ними наблюдают, громко возразил:

– Наш президент не может быть маленьким, он всегда был и будет большим и великим.

– Он и родился сразу большим? – ехидно спросил его сосед.

– Да, он родился сразу большим, как богиня Афродита, из пены…. людской. И мы все умрём, а он по-прежнему будет жить, освещая народу путь своими указами, как Юлий Цезарь – мартовскими идами, – закончил пафосную речь длинный шахтёр и гордо задрал голову, перед непонимающими рядом сидящими.

– Может, ты ещё скажешь, что у него и дырки сзади нет, – продолжил ехидничать сосед.

– Нет, отверстие у него имеется, – ответил другой за длинного. – У него в целлофане, наверное, выходит, как сосиски, чтобы без запаха. Великий человек не должен плохо пахнуть, – и все горняки рассмеялись удачной шутке товарища.

В этот момент со звоном коровьего колокольчика распахнулась красная штора в конце вагона и перед сидящими пассажирами предстала избирательная комиссия в единственном лице, письменный стол, покрытый зеленой скатертью, на котором стоял графин с водой и гранёный стакан. За столом сидел щупленький человек с зализанными назад мокрыми волосами, в чёрном костюме и белой мятой рубашке с оранжевым галстуком. Перед ним лежала раскрытая красная папка, в которую он заглядывал, стуча карандашом по графину.

– Прошу тишины, товарищи! – торжественно произнес он высоким тенором, хотя в вагоне итак было тихо.

Но тут дверь из тамбура у него за спиной с грохотом распахнулась, и в вагон с шумом втиснулись два здоровенных и пьяных забойщика скота в клеенчатых фартуках и резиновых сапогах. Они тащили за собой за задние ноги, продев пальцы в прорези сухожилий у копыт, мокрого освежеванного кабана килограммов на сто двадцать, сочащегося утробными соками на пол вагона.

– Поберегись! – заорал один из них, натружено таща окровавленного кабана по узкому проходу.

Передние копыта у свиной туши торчали вверх, а оскаленное клыкастое рыло болтались из стороны в сторону, задевая и пачкая сидящих рядом с проходом пассажиров.

– Совсем озверели, окаянные! – взвизгнула маленькая старушка и попыталась пнуть кабана ногой, но зацепилась за него и была сброшена с лавки на пол центростремительным движением туши по вагону. Мясники с трудом протащили кабана в другой вагон, оглушённую и контуженную в неравной схватке с кабаном старушку подняли с грязного пола и опять усадили на лавку, и суматоха, поднятая поставщиками свежины, понемногу улеглась.

– Тише, товарищи, тише! – опять прокричал звонким тенором член избирательной комиссии, он же и председатель. – Это пронесли мясные продукты для торжественного фуршета в честь победителя на выборах депутата от нашего вагона. Так вот, путем тайного и независимого голосования большинством голосов в вашем вагоне избирается…

И он, как фокусник, быстро достал из-под стола беличий прозрачный барабан с билетиками, скрученными в трубочку, резко крутанул его и немного повращав, остановил хлопком ладони, а затем достал из него первый попавшийся билетик.

– Айн, цвайн, драйн! – прокричал он, показательно разворачивая бумажку, – избирается Семён из военного городка авиаторов! Прошу поаплодировать победителю, товарищи! – произнёс членком торжественно и сам первый захлопал в ладоши, противно улыбаясь.

Пассажиры вялыми хлопками поддержали его. Затем членком достал из тумбочки стола красною книжечку с золотой надписью «Депутат Госдумы», развернул её, стёр ластиком старую надпись и собственноручно вписал имя нового владельца карандашом, который достал из-за уха: «Семён из посёлка авиаторов». Затем строевым шагом подошёл к обалдевшему Семёну, вручил ему депутатское удостоверение, долго тряс руку, не отпуская, и пафосно произнёс:

– От всей души поздравляю Вас! С честью носите это почётное звание народного избранника. И не посрамите достойный выбор нашего коллектива! – и сделал широкий жест рукой в сторону пассажиров вагона.

Второй торговец достал из-под кипы газет футляр со скрипочкой, аккуратно достал из неё инструмент, закрепил под подбородком, взмахнул смычком и стал играть «Марш авиаторов» немецкого композитора Хорста Весселя из документального фильма «Триумф воли», бодро напевая: