Страница 10 из 11
– Так она у вас местная ведьма, что ли?
– Нет, ты чё? Она… нууу… ведьмочка… Бабка ей дару черного не передала, но премудростям кой-каким обучила…
Дед Афанасий потянул Ивана за рукав мундира.
– Пшли…
*
Деревня Ивану понравилась. Вроде ничего особенного – дворы как дворы, сплошное неяркое дерево, однако сразу было понятно, что люди здесь живут работящие. Никто не сидел, отдыхая, выпивая или играя, – все, даже детвора, что-то да таскали или суетились по хозяйству. Одни откормленные, жирные свиньи лениво разлеглись в теньке или у опустошенных корыт…
«Небогато, скромно, просто, но ничуть не убого, – замечая ровные плетни, думал он. – Даа, здесь не бухают… Хорошо, что я от водки у Марьи отказался… И тем более ничего спереть не попытался – да и куда потом с награбленным бежать? К лешему-барахольщику на торг, под землю, что ли?»
Избы, разделенные обширными огородами, стояли на приличном расстоянии друг от друга. А чем дальше – тем дома попадались всё наряднее и шире. Самый лучший двор, одетый в невысокий забор и ворота с портиком, разумеется, был у деревянной церквушки – тоже, по сути, большой избы, увенчанной единственной луковкой-главкой с крестом. Как Иван и думал, дед Афанасий имел отношение к церкви – он назвался смотрителем Божьего храма, пояснив, что попов в общине нет и не было.
А за церковью находился двор деда Афанасия. Жил он один, если не считать ласковой рыжеватой собачонки Мульки и черно-белого, потрепанного, как заправский бандит, кота Николая; скотины дед не держал, в огороде выращивал лечебные травы и цветы, обменивая сборы на нужные ему продукты. Избушка его внутри оказалась обителью аскета, зато просторной, то есть незахламленной, и чистой. Спальное место Ивану дед определил на лавке.
Вместе они растопили баньку. А после бани Иван, будто с грязью смыв прошлое, почувствовал себя новорожденным. Дед тоже нарядил его в длинное черное платье, подобрал ему по размеру отличные немецкие сапоги. Бритвы, по утверждению Афанасия, во всей деревне ни у кого отродясь не имелось. (Бросай тальянский замашки, Ваня, рощи бороду, как нормальнай русскай мужик).
Так, за превращением «тальянца» в «нормального русского мужика», подоспело время обеда – Иван это понял, потому что зачастили женщины с гостинцами для гостя. Дед Афанасий на них бухтел, цыкал, велел нести свои пряники восвояси и не развращать его подопечного. Но женщины, посмеиваясь, ворчуна упорно не слушались – мол, ничё-ничё, пущай немецкая скелета котлеты отведает, а то, видать, нище у них там, в Италиях, вовсе кушать нечего, – снег и пальмы одни – прутся без конца на Русь! Словом, обед выдался по местным меркам царским – копчения и жарения, сало, селедка и яйца, квашенья, консервации, мед и хлеба всех сортов… Лишь Марья ничего не принесла.
Садясь за заставленный угощениями стол, Иван понял, что он хочет стать своим здесь, в Писькино, что хочет здесь дом. Он, должно быть, долго его искал – то место, где прежде дают, а не пытаются получить, где не кидают и где у него не возникает желания никого кинуть…
Неспешно обедая, Иван и дед Афанасий вновь заговорили о чертях, вернее, Иван попросил рассказать ему о загадочной «ведьмочке» Марье. Двигало им банальное любопытство. Не каждый день встретишь ту, кто с чертями на короткой ноге!
– Черти, Ваня, – просвещал его дед, – тока в Аду рогатые и хвостатые. По земле они в людском обличье мотаются. Обличье не меняют, стареть не стареют, одёжу и ту, пока до дыр не износят, не выбросят. Раздеваться они не любят!
– Почему?
– Бог так решил, чтоб нам, людя́м, помочь енту пакость распознать. Черт всегда ляжет спать в дневной одёжде и обувки наверняка не скинет. А черти они, Ваня, разные: есть и жулье всех мастей, и купцы, и трактирщаки, и банщики, и даж попы. В карты же токо высшие из их играют – на душу твою, бессмертную. Сулят богатств несметных, любвови, славы… На енто точно не ведись. Енто всё предметы сложные, люзорные, – миражи! Ни потрогать, ни понюхать, ни во рте распробовать! Прежде, чем жать им руку, надобно подробно черта расспросить. Черт – тварь хоть и лукавая по сущности, как вся нечисть, а всё ж честно на все твои вопросы ответит, – Бог так решил, позволив им среди нас шататься. Если правильные твои вопросы будут, то, можь, получишь от черта, что хошь. Хотя они незбежно, из принципу своего зловредного, подлянку, пущай и самую мелкую, да подкинут! Черти, чё с их взять. Ну а дале, коды сел с чертом в карты играть… молись не молись, Бог не услышит. Всё на волю случая… Проиграешь черту – помрешь, а он в демона обратится, но о демонах как-нибудь потом. Выиграешь – черт любое чудо исполнит, иначе сам помрет. Так вот, значит, когда мы настрадались из-за интарвентов, монархистов и опиумов для народу, да к двадцать второму сбежали сюды, Марья, мала девчонка, впервые с чертом сыграла в карты – на то, чтобы оставили нас все в покое! И белые, и красные, и попы, и любое вражье нерусское. С тех пор наша деревня мотается по Руси – сегодня там, завтра сям! Никто сюда точного ходу не знает. Но и нашанские ходоки должны, когда в циливилизацию ходят, вернуться до закату в лес наш… Летом-то вроде бы сподручнее енто – день долог, а всё ж коварство в ентом и есть. На юга, к примеру, занесет нас – у нас-то в лесу светло, а там уж темно. Замешкаешься – и всё – дверца к нам закрыта! А мы своих терять не могём! Да в беде своего не бросим. Призвала тоды Марья черта во второй раз. Выиграла. Получили мы часы с цифирями, какие время крутят. Но тута тож не всё просто. Оно, время, в ответ как порой скакнет вперед! И цельный год порой после назад, к нулям, падает… Да и лады говорю, Марья, переживем – не играй больше с чертями в карты, по черте ходишь! Но не выдержала – на зеркальце соблазнилась. Мир, мол, хочу глянуть и умнай быть!.. Вот на кой ей ентот ум, да, Вань? Горести и беды одни от такого уму! Эх, хорошо хоть то, что черт ей телек с видиком без звука подсунул!
Иван не выдержал и расхохотался.
– Прости, дед, – смеялся и смеялся он. – Я не над тобой смеюсь, хотя сказок ты мне наплел с три короба! Начиная с бегства от интервентов в двадцатых девятнадцатого века. Сто лет назад это было! Поверь мне, сейчас уже двадцать первый век! Разуй глаза: у тебя чайник китайский! Ширпотреб! Не чертовы часы время крутят, а ты, Афоня, попутал истории бабок с реальностью!
Дед молча встал и полез за печку.
– Не обижайся, Афанасий… Я же как лучше для тебя хочу!
– Знаешь что, Ваня, немчура тальяская, – бурчал у печки дед, копаясь в каких-то тряпках, – ты тута, в Писькино, не самый умный! А самый большой дурак. Три дня обратно меня сызнова насмерть «ханде-хохнули» – и мы время вспять крутанули… Можь, ты и пришелец из будущности, но… О, нашел! – и он направился к Ивану. – Вот, – бросил он на стол что-то мелкое. – Вот что у того «ханде-хоха» в котомке было!
Иван, перестав улыбаться, глядел на новенький, тонкий, коробок с надписями на немецком, с фашистским орлом и со свастикой. Слева под крыльями орла чернела цифра «19», справа – «43». Иван взял в руки коробок, открыл его, внимательно рассмотрел. Ну никак не мог, валяясь за печкой, так великолепно сохраниться этот бумажный «экспонат»!
– И какой сейчас, по-твоему, год? – ошеломленно спросил он.
– Точно не знаю… Но знаю, что если год часы чертовы не крутить, время точно к нулю вернется. И вновь станет сорок третий… Можь, уж завтра станет, можь, через неделю, можь, через год. Часы-то у нас от чертей! Барахлят…
– А можно на них, на те часы, посмотреть?
– Нет.
И подумав, дед Афанасий взял с полки бутылку с толстым горлом. Это оказалась водка. По крайней мере так утверждала скромная этикетка от «Главспирта». На ней были, кроме общей цены, проставлены цены за бутылку и за пробку. «ВОЗВРАЩАЙТЕ ПОСУДУ и пробку» – требовала этикетка.
– Давай по глотку, – нацедил в чарочки водки дед Афанасий и убрал бутылку. – Мы тута не спиртуемся, сам уж понял, но… по большущему поводу можно. Не каждый день у нас в Писькино прибавление – енто всегда праздник. За тебя!