Страница 11 из 58
11
9 января 1981г. Ленинград
"Дорогой Фриц!
Я пишу Вам из Ленинграда, который Вы называете второй родиной. Вчера был в том самом музее 235-й школы, на сцене которого мы сидели однажды вместе, рядом с артистами, поэтами, музыкантами блокадного города. Только музей теперь совсем не тот. Помните, раньше было всего два помещения, небольшой зал и комната. Теперь выстроено двухэтажное здание, которое соединили со школой просторным переходом. Отдельные залы посвящены симфоническому оркестру, актерам. Больше стало материалов и о Доме радио.
Недавней зимой у нас были сильные холода, батареи не выдержали. Ребята переносили экспонаты в другие помещения, бережно складывали документы. Все удалось спасти. Для школьников 235-й это была проверка того, как слово и дело у них подкреплены друг другом...
Дорогой Фриц, время идет, и я знаю, что в свой последний приезд весной 1979 года, когда стали героем документального фильма режиссера Е. Учителя, Вы уже не встретили многих своих друзей. Нет Ольги Федоровны Берггольц. Нет Карла Ильича Элиасберга. Не стало Нисона Александровича Ходзы. Вы вспомнили о них вместе с Георгием Макогоненко и Виктором Ходоренко (нет теперь и его), когда вновь переступили порог Дома радио. Вашего Дома, Фриц...
Я хочу верить, что тот краткий приезд (у Вас было всего два дня) был не последним. Что вы приедете вместе с Ани и снова Вас встретят друзья. Поэтому я пишу не только от своего имени, но и от них - и от Лазаря Маграчева, и от комиссара Дома радио Евгении Прудниковой, и от тех девочек, которые уже стали взрослыми и теперь учатся и работают, - помните, они встречали Вас в Ленинграде, следопыты 235-й школы - Вера Орлова, Оля Огнева, Лена Смирнова. От всех них и от себя привет Вам и Ани
- Ваш АЛЕКСАНДР РУБАШКИН".
Анатолий Конгро. "С паролем командира бригады"
Над потолком землянки дымилась, наметала заструги вьюга. Внутри было сыро, холодно, изморозь покрывала стены.
Человек сидел, глубоко задумавшись. На самодельном столе, оплывшая, потрескивала свеча. Свет ее блестел синей нитью на вороненом стволе автомата. Человек вскинул голову, прислушался. За дверью звонко заскрипел снег. Пламя свечи метнулось. В дверь протиснулся парень. Брови, ресницы, чуб мороз выбелил пушистым инеем. Он кинул руку к ушанке:
- Задержали двоих! Говорят, местные жители. Ввести?
Начальник кивнул. За дверью парень вдруг перешел на немецкий:
- Шнель! Шнель! - И втолкнул старика.
Тот остановился у двери. Угрюмо мял в руках шапку. Человек за столом спросил: "Кто? Откуда? Где были?" - спросил по-русски. Крестьянин на минуту замялся. Он не знал, кто перед ним. Немцы, полицаи или партизаны... Похоже, что карательный отряд. И автомат вон висит немецкий. Ответил:
- К вашим ездили, в Плоскошь, к Морозову полицаю.
- К нашим? - переспросил командир. - А может быть, мы не "ваши".
Старика обожгло догадкой: "на пушку берет!".
Командир листал записную книжку:
- Вы понимаете, что, по законам военного времени, вас полагается расстрелять?
"И расстреляют, - подумал дед, - и правильно, если наши. И запишут на том, еще чистом листке, что Назар Сергеевич Рубинов расстрелян, как предатель. И если прочтут когда-нибудь тот листок, то помянут Назара крепким словом. Сейчас вот выведут... А если это каратели? Они это любят, на провокацию: сознаюсь в чем или нет... А если наши?"
Томительно текли секунды...
Это начало истории, эпизода, случая, выхваченного из прошлого. Как частица обгоревшего письма.
Однажды мне случилось попасть в архивы Музея истории Ленинграда. Они расположены в Петропавловской крепости, внутри бастиона. Архив... Само слово, казалось, пахло пылью и скукой. Но вышло наоборот.
Здесь я провел часы, исполненные напряженного, острого, захватывающего интереса. Одно дело - романы, рассказы, повести, по которым мое поколение знакомилось с войной. И совсем другое - письма, фотографии, документы. Это я почувствовал еще в школе, когда на встречу с красными следопытами собирались ветераны войны или удавалось найти неизвестную фотографию, письмо, адрес. Я так увлекся, что перестал слышать время - перезвон часов Петропавловского собора.
Папка с надписью: "Командир 3-й партизанской бригады Александр Викторович Герман". Сам командир погиб в 43-м году, подняв бригаду в атаку. Остались дневники, письма. Его записная книжка. Там стояли старые значки и краткие - в одну строку - деловые записи. Названия городов и сел Ленинградской, Псковской, Калининской областей, какие-то адреса, фамилии, пароли, ответы, координаты партизанских баз (тайников)...
"Так это партизанские явки военных лет - осенило меня.- Вон, значит, как выглядел КЛЮЧ к приключенческому названию "агентурная разведка в тылу врага"!"
* * *
Не сразу пришло это решение - ехать по адресам из записной книжки Германа. Остался ли кто-нибудь? Ведь столько лет прошло с тех пор!
Даже мои сверстники, бывшие красные следопыты, давно окончили школу, стали взрослыми. Пионерское прошлое подсказало некоторым выбор профессии - историка, журналиста, военного... Но кем бы ни стали красные следопыты, остается трепетный интерес к людям и судьбам далеких военных лет.
Громыхая колесами, поезд мчался в ночь. Световыми пятнами проносились мимо окон заиндевелые станции. По жухлой осенней траве скользила светлая череда оконных квадратов. Поезд шел в ночь.
Что ждет впереди? У меня адреса и пароли военных лет. И все... Только не покидало ощущение, что еду я к своим, близким, если, конечно, найду. Снежная крупа шершаво терлась о стекла... Посапывал и мерно дышал уютный вагонный мирок. Я угрелся и задремал. Подошел проводник и тронул за плечо: "Бологое!"
В тамбуре под дверью лежал снежок. Чуть знобило от холода и нетерпеливого напряженного ожидания. Это чувство прочно поселилось в душе, пока продолжался кольцевой маршрут по партизанскому краю.
Вредная помощь
По перрону мело поземку. А в зале ожидания тепло, тихо, сонно. Изредка за окнами пробегали вагоны.
На стене висели газеты. От нечего делать (все равно ночь) я подошел к одной - местной. Близ нее степенно прохаживался старшина милиции. Я спросил его, как скорее дойти до редакции. Старшина полюбопытствовал: для чего? И прямо на глазах растаяла его служебная суховатость:
- Один мой знакомый, капитан железнодорожной милиции, партизанил в этих краях!
Из левой руки я переложил рюкзак в правую, а на левой сложил пальцы крестом - на счастье - и спросил:
- Он и сейчас живет в этой области? Старшина кивнул.
- Может, даже в Бологом?
- В Бологом, - подтвердил старшина. - Да вы сейчас найдете его. По перрону за угол первая дверь. Он на дежурстве.
На двери табличка: "Отделение линейной милиции". За столом сидел плотный мужчина с орденом Богдана Хмельницкого на кителе. Капитан Сергей Степанович Спириденко.
До утра еще было далеко, и я попросил его рассказать о партизанской жизни.
- Больше всего мне помнится, - начал Сергей Степанович, - мой партизанский дебют...
Разные бывали старосты. Этим немцы были довольны. Исполнительный, расторопный, верный. Служил не за страх - за совесть.