Сначала

— И каждый раз я говорю тебе, что надо остановиться, — продолжала свой монолог Марина Викторовна, укачивая меня, рыдающую, в своих крепких объятиях. — Я не могу больше смотреть, как ты себя истязаешь. Милая моя, мы не в силах ничего сделать. Найди новый смысл жизни. Начни всё сначала. Только ты можешь себя спасти. Запомни, только ты…

На город постепенно опускался вечерний мрак. Ветер завывал на улице, бросал охапки снега в окно, сливаясь воедино с душевным состоянием. Ещё долго можно было услышать монотонный голос заботливой «мамочки» всех своих пациентов и мои тихие всхлипывания.

Кабинет доктора Тадеуш открылся лишь поздно вечером.

Опустошённая, я покинула его, идя под руку с Мариной Викторовной, ласково шепчущей всякие небылицы, понятные только ей самой. На улице уже стояло такси, готовое отвезти в единственное место, куда мне хотелось сейчас попасть.

Обессиленно упав на заднее сидение, я с трудом смогла вымолвить адрес.

Спустя пару минут таксист уже припарковался возле старого пятиэтажного здания. Получив деньги за выполненную услугу, он умчался прочь, как будто его и не было. Я подняла глаза на окна третьего этажа. От них веяло теплом, уютом, домашними пирожками с картошкой. Они излучали любовь, от которой я сама же и отказалась. Только этим окнам небезразлична моя дальшейшая судьба…

Окнам, в которые смотрит мать, в мольбах за счастье единственного ребёнка.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Глава 3

Вечер плавно переходил в ночь. Резкий порывистый ветер утих, укладывая спать снежную метель, бушевавшую весь сегодняшний день.

Квартира медленно покрывалась мраком, даря возможность теням прошлого плясать перед глазами.

Минута за минутой проходили мимо, отправляя сознание назад — год за годом, месяц за месяцем, час за часом… Пока не остановилось в точке начала — в секунде, когда ключ впервые повернулся в замке, открывая двери однокомнатной квартиры перед её новой владелицей.

Ещё вчера она была воспитанницей старого, никому не нужного детского дома. Всего-то несколько недель назад она ходила в стандартном тёмно-коричневом платье и чёрном фартуке, держа в руке затёртый серый портфель. Отличница, скромница — она очень сильно выделялась из всей юрбы брошенных детей. Неизменные две косы, перевязанные лентами, лежали на плечах, когда все остальные девушки уже вовсю экспериментировали с ножницами, остригая волосы по последней моде. Никогда не знавшая своих родителей, она упорно верила, что когда-то мама её найдёт и заберёт к себе. И неважно, что по официальным данным, она являлась брошенной в роддоме на третий день своей жизни. Единственное, что осталось ей на память — маленький крестик на цепочке, который она упорно берегла все эти годы, пряча от злого глаза соседок по комнате.

Добрая, нежная, светлая.

Иногда казалось, что девочка просто не от мира сего…

В жизни ей повезло лишь единожды. Когда заведующая детским домом взяла её под свое крыло, оберегая девочку от насмешек и обид других детей. Они могли часами разговаривать о творчестве русских писателей, взахлёб рассказывая отрывки из Евгения Онегина и Анны Карениной. Они строили планы на будущее, мечтая, как однажды будут жить вместе. Не раз Ирина Львовна пыталась достучаться к высшим инстанциям в просьбах забрать девочку к себе. Но отсутствие мужа и малая жилплощадь, в размере небольшой комнаты в коммуналке перечёркивали все мольбы воспитательницы.

Так и не сумев забрать Надю к себе, Ирина Львовна сделала большее: она смогла выбить для неё не просто комнатку в общежитии, а свою собственную квартиру. Стоило ей это многого, но всё же по присуждению Наде статуса совершеннолетней, женщина вручила ей небольшой ключик и паспорт с пропиской в собственном жилье.

Тот день она запомнит на всю жизнь. Когда с маленьким чемоданчиком, подаренным на выпускном в детском доме, Надя переступила порог пятиэтажного дома и по лестнице поднялась на третий этаж. Ноги остановились перед старыми дверьми, с облупившейся синей краской. Трясущимися руками девушка вставила ключ и трижды повернула его за часовой стрелкой. Коридор встретил её скрипящими половицами.

Оборванные обои валялись на полу. Старый ковер зловонил сыростью и плесенью.

Всё грязное, в пыли и мусоре.

Но такое родное, своё, личное…

Надя, отмахиваясь от воспоминаний, попыталась передвинуть затёкшую ногу, на которой покоилась голова дочери. Перебирая длинные волосы Иры, женщина пыталась забрать на себя всю её боль и несчастье.

Жизнь наматывалась по спирали, перенося историю с одного поколения на другое.

Точно так же, больше тридцати лет назад, она, Надя, лежала на коленях единственного родного человека, рыдая от обиды и боли. Брошенная… Обманутая… Одинокая.

Обнимая едва округлившийся живот, она и представить не могла, как жить дальше.

Точно так же Ирина Львовна гладила её по волосам, обещая помочь всё пережить. Она стала ей матерью. Полюбила, как никто другой… Полюбила не только Надю, но и её ещё не родившуюся дочь.

Она не разрешала сдаваться. Поднимала ей вверх голову, когда та опускалась вниз. Радовалась вместе с ней первым толчкам малышки, ходила на приёмы врачей, вязала тёплые носочки и шила ползунки. Плакала от счастья, когда в доме появилась ещё одна Иринка, названа в честь неё.

Потом были два года, наполненных любовью, лаской и теплом. Пока сердце Ирины Львовны не выдержало обширного инфаркта.

Снова жизненный удар. Опять необходимость учиться жить заново. Одиночество поглотило Надю с головой. Единственная её цель — подарить Иринке хорошее детство. У её дочки должно быть всё. Самые лучшие игрушки, когда на прилавках магазина — полнейший дефицит. Самое красивое платье, когда не было возможности купить вдосталь ни ткани, ни кружев…

Надя работала на трёх работах, приходя в садик за дочерью поздно вечером.

Поужинав, она, уставшая, ложилась спать, даже не чувствуя, как маленькие ручки гладили маму, пытаясь разбудить, чтобы вместе поиграть в слова. Они были самими родными, и в то же время до жути чужими друг другу.

Стремясь дать дочери самое лучшее, Надя сама же отобрала бесценное — любовь…

Любя до одури, она не научила любить взамен.

Всегда казалось, что ещё успеет поговорить. Вот ещё чуть-чуть — и уже можно безбедно жить. Но снова приходилось крутиться как белка в колесе, пытаясь решить десяток тяжеленных дел.

Жизнь рушилась на глазах, но уже никто не мог что-либо изменить…

Маятник раскачивался из стороны в сторону, принося за каждым своим движением непонимание, недоверие, нелюбовь…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Я открыла глаза, ощутив приятный запах свежеиспечённых блинчиков и тёплого молока. Откинув клетчатый плед, прошла на кухню, где мама готовила любимый мой завтрак.

— Доброе утро, мам. — Я обняла плечи матери, зарывшись носом в её волосы.

— Доброе утро, милая. Садись, будем кушать… — ответила она мягким голосом.

Столько всего хотелось сказать.

Попросить прощения.

Умолять забыть злые слова, так часто вырывавшиеся в сердцах…

В горле першило, голос дрожал, слёзы застилали глаза.

— Мам, я хотела… — опустив голову начала говорить я.

— Тише, милая… Всё прошло… — сжав мою холодную руку, перебила меня мама. Знаю, она не хотела ворошить прошлое и вновь погружать свою дочь в пучину страдания и слёз. — Мы начнём новую жизнь…

— Мамочка… — едва слышно, одними губами прошептала в ответ, крепко прижимаясь к груди матери…

Забрав со стоянки ресторана автомобиль, я помчалась по пустой окружной дороге. Солнце, отражаясь от снежного покрова, слепило глаза. Порывшись рукой в бардачке, нашла солнцезащитные очки, чтобы хоть немного спрятаться от ярких солнечных лучей.