Будущее непределенное

— Это безумие! — пробормотал Джулиан ей на ухо. — Они могут даже перекреститься, но когда их фишки выиграют, они наложат на него лапу и заставят его таскать за ними мешок. — Джулиан никогда не был особенно силен в метафорах.

— Погоди! — шепнула она.

Впрочем, им ничего не оставалось, как ждать. Даже костры пропали куда-то. Они стояли в кромешной тьме, видя перед собой только слабые силуэты окон. Она не нашла бы дверь, даже если захотела бы. О, что за Страну Чудес открыла эта Алиса! Ей не место здесь, во мраке и холоде чужого мира, она не хочет быть замешанной в чужую смуту, не хочет! Ей надо как можно быстрее вернуться в свой мир, если это только еще возможно, ведь Служба рухнула, старая Церковь Неделимого свергнута, а Эдвард наверняка установит новую церковь, как бы она ни называлась, в которой не найдется места элите прыгающих из мира в мир пришельцев. Так что домой, домой! Она попробовала сложить в уме молитву, ибо необходимость облекать свои страхи и желания в слова часто путала ей мысли. Во-первых, пусть добро победит здесь, в Соседстве. Пусть Эдвард останется в живых, добившись исполнения своих целей. Во-вторых, вернуться домой — да, ей в самом деле не место здесь. Домой, с Эдвардом… да, конечно, это было бы чудесно! Если он еще желает ее. Его имя до сих пор в списке разыскиваемых преступников, но следствие вряд ли еще ведется, и потом мисс Пимм, возможно, поможет разобраться с этим. Куда? В Норфолк? В ее домик? Там сейчас весна. Лондон невероятно хорош весной, а в эту первую послевоенную весну он, наверное, весь утопает в цветах. Но ни то, ни другое ее не слишком привлекало. Вот Африка — другое дело; вернуться в Ньягату. Война закончилась, теперь это возможно. Никакие ищейки не найдут их там. Жара, яркое солнце, каждый кустик, каждое деревце знакомо с детства. Вот это действительно Родина. Тебе решать. Господи, но если мне позволено замолвить слово, пусть лучше будет так.

Начало понемногу светлеть. Первыми стали видны деревья, потом крыши и очертания двора. Вскоре она смогла разглядеть призрачное сияние хламиды Висека и мрамор обнаженного тела Тиона. Все так и стояли вкруг — Освободитель и шестеро, составлявшие Пятерых.

Тион изящным движением опустился на колени. Узел содрогнулся от потока маны — еще и еще раз. Джулиан поперхнулся. Узел вибрировал от энергии, сильнее и сильнее, пока сама реальность, казалось, не начала искривляться, а дом не заколыхался, как от землетрясения. Карзон опустился на колени, потом Дева, Владычица… и наконец, медленно, те двое, которые вместе были Висеком. Безмолвный вихрь маны кружил над двором, играя зловещими искрами на коленопреклоненных фигурах Пентатеона и одной торжествующей фигуре, возвышавшейся над ними.

— Боже мой!

Эдвард Экзетер стоял на лужайке, а Верховные Чародеи Вейлов стояли перед ним на коленях, исполняя пророчество: склонят они головы свои пред ним, падут ниц у ног его. Потом, совершенно неожиданно, все вновь скрылось во мраке.

Алиса с Джулианом стояли обнявшись, хотя она не помнила, как это произошло.

— Он добился своего! Они согласились помочь!

— Шш! И не будь так уж уверена, черт возьми! Верить им — все равно что поверить мне, будто я — балерина.

Место действия изменилось так быстро, что сама перемена осталась почти незамеченной. Пятеро исчезли, а Эдвард брел обратно к окнам. Алиса подбежала к нему, когда он перебирался через подоконник. Она обняла его. Он рухнул в ее объятия, словно у него совсем не осталось сил. Он сильно дрожал. Реакция, конечно.

— Ты сделал это!

Он вздохнул, роняя голову ей на плечо.

— Надеюсь, да, — пробормотал он.

— Ох, Эдвард! — Что еще она могла сказать? Только обнять, успокоить.

Он не противился ей, но и не-отвечал на ее объятие. Она поймала себя на мысли, что хочет посоветовать ему пойти и выспаться как следует — значит, не он один отходит от страшного нервного напряжения. Она и не замечала, как туго натянуты ее собственные нервы. Он попытался было освободиться, но она удержала его.

— Меня ждут дела, Алиса.

— Но худшее позади, правда ведь?

Он не то засмеялся, не то всхлипнул.

— Худшее еще и не начиналось.

Она тревожно посмотрела на него, и то, что она увидела, ей не понравилось. Его лоб был в испарине.

— Что еще? Что происходит? — спросила она.

Он покачал головой.

— Храни надежду, помнишь? — На этот раз он засмеялся, но горьким, глухим смехом. — Впрочем, какая разница? Даже если Зэц победит, ему уже не остановить того, что я начал. И Пятерым — тоже. Они так долго мариновались в собственной теологии, что и не знают, насколько гибкой может быть вера. Даже если я умру завтра, найдутся люди, которые будут верить, что я каким-то мистическим образом принес-таки смерть Смерти. Что я воскрес или что-нибудь в этом роде.

— Прекрати! Ты будешь драться и победишь.

Он высвободился и выпрямился во все свои шесть футов.

— Даже если и так, что сделают из всего этого они? На что будет похожа Церковь Освободителя через тысячу лет? Религии не появляются уже в готовом виде. Они пробиваются, они растут, они меняются. Они дают побеги — секты еретиков — и сами преследуют их, пока не победит самая лучшая из них. — Голос его звучал необычно пронзительно. — Не успели римские кесари перестать преследовать христиан, как за них это стали делать сами христиане. Что бы подумал Иисус из Назарета об Инквизиции? Что бы сказал Святой Павел о папе Борджиа? Пойдут ли Свободные этим путем? Или я достаточно убедил их? Поверят ли они в мою ложь о Неделимом? Убедил ли я в ней хоть кого-нибудь? Кто вообще может верить в этого моего идиотского бога?

— Я верю.

— Нет, не веришь!

— Да, верю! Мелочи не важны. Главное — принцип. Я верю, что это Бог послал тебя к ним.

Мгновение он смотрел на нее, словно пытаясь понять, насколько серьезно она это говорит. Потом заставил себя улыбнуться.

— Хотелось бы и мне в это верить. Все равно спасибо. — Он нагнулся и поцеловал ее.

Ладно же! Если это лучшее, на что он способен в его возрасте, пусть ей будет стыдно. Она притянула его к себе и показала, каким должен быть настоящий поцелуй. Он ответил ей — целовался он неумело.