Страница 241 из 244
— Вот это мне нравится, — заметил Кардовиль, когда Жюстину опять уложили на спину и он увидел прямо перед собой надежно укрепленную крепость.
Двумя мощными движениями он проник в святилище и совершил там жертвоприношение, которого жертва уже не почувствовала, так как потеряла сознание.
— Теперь мой черед, — заявил Дольмюс, развязывая Жюстину. — Я не буду зашивать эту бедную девушку, я просто уложу ее на походную кровать, и та мигом приведет ее в чувство, которого она лишилась из-за своей глупой добродетели.
Один из негров быстро достал из шкафа сбитый по диагонали крест, утыканный мелкими гвоздями — на него-то и собрался распутный монстр положить Жюстину. Но Боже милосердный, каким жутким эпизодом он решил украсить свое жестокое наслаждение! Прежде чем привязать жертву к кресту, Дольмюс засунул в задний проход несчастной шарик, ощетинившийся острыми выступами. Как только блестящий предмет погрузился в тело пациентки, ей показалось, будто внутри у нее вспыхнул пожар. Она закричала и забилась, ее связали, и Дольмюс вторгся в ее влагалище, изо всех сил прижимая Жюстину к торчавшим гвоздям. Один из негров овладел задом Дольмюса, Нисетта и Зюльма предоставили свои ягодицы в распоряжение двух долбилыциков и массировали члены братьев, один из которых бил хлыстом Кардовиля, а тот в свою очередь содомировал юношу в окружении остальных участников оргии. Все получили свою долю удовольствия, одна Жюстина страдала от боли, описать которую нет никакой возможности: чем сильнее она отталкивала атакующих, тем крепче они прижимали ее к иглам, раздиравшим ей тело. К тому же ужасный шарик производил такое опустошительное действие, что крики несчастной истерзали бы любое другое сердце, но только не сердца злодеев, окружавших ее, и у нас недостает слов, чтобы рассказать о ее муках. Однако, по всей видимости, Дольмюс наслаждался безумно: прильнув к устам страдалицы, он, казалось, вдыхал всю ее боль, чтобы увеличить удовольствие, которое опьяняло его, но по примеру своего друга, чувствуя, что его семя вот-вот прорвет запруду, он хотел получить как можно больше, прежде чем пролить его. По его знаку Жюстину перевернули, и все увидели, что ее ягодицы, порванные в клочья, все еще великолепны. Шарик извлекли, чтобы он разжег такой же пожар в вагине, и опустившись туда, он опалил огнем всю нежную плоть вплоть до самой матки. Так же крепко ее привязали к адскому кресту животом вниз, и теперь на острых иглах предстояло страдать самым чувствительным местам ее тела. Дольмюс содомировал Жюстину, его подвергал флагелляции один из педерастов, которому негр чистил задний проход; другой африканец, встав ногами на концы креста, терся ягодицами о лицо Жюстины, в конце концов он испражнился ей в рот, и ее заставили проглотить эту мерзость, между тем как Брюметон сношал в углу свою сестру. Вольсидор, Кардовиль и Брюметон по очереди занимали место Дольмюса, подставляя задницу то неграм, то ганимедам, а Нисетта и Зюльма также с удовольствием помочились и испражнились на лицо пациентки. После чего обе девы отдавались тем, кто покидал седалище их отцов или братьев. Оргия достигла своего апогея, кровь несчастной Жюстины забрызгала всех жрецов.
— У меня потрясающая идея, — провозгласила Зюльма после того, как извергнулась в объятиях Лароза спереди и Жюльена сзади. — Нас двенадцать человек, мы встанем в два ряда, возьмем хорошие хлысты и пропустим Жюстину сквозь строй.
— Сколько раз мы это проделаем? — оживился Брюметон, в восторге от этого предложения.
— Двенадцать раз, — уверенно заявил Вольсидор.
— Не будем считать заранее, — заметила рассудительная Нисетта, — пусть эта тварь ходит до тех пор, пока не упадет.
— Нет, нет, — запротестовал Кардовиль, — я приготовил для нее другую пытку. Мы, конечно, позабавимся этой экзекуцией, но негодница должна прийти к смерти не таким легким путем.
— Хорошо, — согласилась Зюльма, — но моя идея остается в силе.
Образовался живой коридор, и бедная Жюстина, едва державшаяся на ногах, двинулась по нему… Через шесть минут ее многострадальное тело являло собой одну сплошную рану. Когда пролились новые потоки спермы, произошло нечто неожиданное.
Зюльма, неистовая Зюльма, захотела отдаться всем присутствующим мужчинам на кресте, утыканном гвоздями, и захотела, чтобы Жюстину подвесили над ее головой и чтобы кровь жертвы окропила ее.
— Какая мысль, черт возьми! — воскликнула Нисетта. — Как я завидую сестре, в чьей голове она родилась!
— Мы все с радостью осуществим ее, — подхватил Вольсидор, — эти ощущения возбуждают сильнее, чем любая пытка, они подстегивают воображение, они действуют так же, как хлыст.
— Да, черт меня побери, да! Мы все с тобой согласны, — подал голос Брюметон.
— Я рада, — сказала Зюльма, — но все-таки испытаю это первой.
Блудница возлегла на колючее ложе, ее привязали, и все мужчины прошли через ее влагалище, которое после этого было залито кровью.
— Ах, какое наслаждение! — выдохнула она. — Переверните же меня, приласкайте мне жопку!
Никто не посмел возразить. Этот жуткий каприз всем вскружил головы: мужчины, женщины, юноши — все причастились к этому, и все кололи и резали длинным дротиком окровавленное тело, висевшее над ними, чтобы еще сильнее лилась на них кровь, которой любили окроплять себя эти злодеи. Наконец Жюстину сняли, но она этого уже не чувствовала. Она представляла собой бесформенную массу, испещренную кровоточащими ранами… Она была без сознания.
— А что теперь с ней делать? — с недоумением спросил Кардовиль.
— Пусть ею займется правосудие, — откликнулся Дольмюс. — Она все равно умрет, но мы не должны быть к этому причастны. Надо привести ее в чувство и отвезти в тюрьму.
Однако совсем не так рассуждали Нисетта и Зюльма. Подчиняясь только своим страстям, они настоятельно требовали смерти своей жертвы: им это было обещано, и больше они ничего не желали знать. Их братья пытались вразумить их.
— Она умрет в любом случае, — сказал Брюметон, — и мы насладимся ее последними мучениями.
— Но не мы предадим ее смерти.
— Разве не мы будем ее причиной?