Страница 239 из 244
В неверном лунном свете она смогла увидеть только двор уединенно стоявшего замка, окруженный кипарисами; нашу героиню провели в зал, довольно слабо освещенный, где негры, по-прежнему молчавшие, стали рядом с ней с двух сторон. Через четверть часа перед Жюстиной предстала старая женщина в сопровождении четырех очень красивых юношей лет шестнадцати-восемнадцати, каждый из которых держал уголок большого черного покрывала.
— Вы пришли к последнему моменту вашей жизни, — сказала старуха, — и одежда теперь вам не нужна: сбрасывайте с себя все до последней тряпки. Теперь я отрежу волосы на вашем влагалище, — продолжала дуэнья, когда Жюстина осталась без одежд. Когда и эта процедура была выполнена, она добавила: — Я завяжу вам глаза, и на вас накинут этот погребальный саван.
В таком виде, с завязанными глазами Жюстину привели в салон, где старуха с помощью негров поставила ее в весьма неудобное положение: ее руки, поднятые вверх и привязанные к свисавшим с потолка веревкам, имели не больше свободы маневра, чем ее ноги, крепко прикрепленные к полу. Потом она почувствовала на своем теле множество невидимых рук, которые несколько минут со знанием дела ощупывали ее. После чего с глаз сняли повязку, и она увидела перед собой участников предстоящих утех. В их числе были люди, которые привели ее сюда, поэтому мы представим их всех по очереди.
Дольмюс и Кардовиль, оба в возрасте сорока пятипятидесяти лет, очевидно, были главными действующими лицами, оба занимали в Лионе самое видное положение. Юное создание по имени Нисетта, очень смуглая девушка не старше двадцати лет, была представлена как дочь Кардовиля и активная участница церемонии, которой должна была подвергнуться Жюстина. Брюметон, крупный юноша двадцати двух лет, свежий, как утренняя роза, обладатель великолепнейшего полового члена и не менее соблазнительной задницы, был брат Нисетты, о котором упоминал Сен-Флоран. Зюльма, очень эффектная двадцатичетырехлетняя блондинка с превосходной кожей, волнующими формами, неземной красоты глазами, излучавшая похоть каждой порой своего тела, также была активной участницей празднества, и Кардовиль объяснил Жюстине, что она — дочь Дольмюса. У этой девушки тоже был брат: уродец лет двадцати шести, обросший шерстью как медведь, казавшийся самым неприятным и злым типом из всей компании, его звали Вольсидор. Что касается четверых юношей, которых Жюстина уже видела раньше, это были прекрасные предметы сладострастия и, очевидно, все четверо служили удовольствиям вышеупомянутой четверки; их зва— ли Жюльен, Лароз, Флер д'Амур и Сен-Клер. Обоим неграм было около тридцати лет, и, наверное, не было на свете чудовища с таким громадным членом, как у этих двоих африканцев: самый породистый осел показался бы щенком рядом с ними, и, увидев их, невозможно было поверить, что какое-нибудь человеческое существо в состоянии воспользоваться такими мужчинами. О старухе говорить не будем, Жюстина больше ее не видела: очевидно, она служила второстепенной деталью забав этого общества.
Все члены ассамблеи числом двенадцать человек окружили Жюстину, как только с глаз ее сорвали повязку, и каждый стал изощряться в сарказме.
— Слушай, Кардовиль, — начал Дольмюс, — эта шлюха знает, что должна здесь умереть?
— А что ей еще остается делать, — в тон ему ответил Кардовиль, — против нее сорок два свидетеля. И мы окажем ей большую услугу: она высказала нежелание проститься с жизнью в общественном месте, и мы прикончим ее в этом доме.
При этих словах бесстыдная Нисетта, оказавшаяся уже в объятиях Сен-Клера, который усиленно ласкал ее, изрыгнула ужасное богохульное ругательство и заявила, что смотреть, как издыхает эта тварь, будет самым большим удовольствием в ее жизни.
— Ради всего святого, что есть у меня во влагалище, — перебила ее Зюльма, цинично ухмыляясь и каждой рукой теребя-по члену, — позвольте мне нанести ей последний удар.
В это время оба отца и оба сына ходили вокруг жертвы, ощупывая ее, как это делают мясники с быком, которого собираются купить.
— Давненько мы не судили такую отъявленную злодейку, — важно заметил Вольсидор, — чьи преступления абсолютно доказаны.
— Мои преступления! Абсолютно доказаны! — не выдержала Жюстина.
— Доказаны они или нет, — сказал Кардовиль, — ты погибнешь в огне, содомитка, да, ты сгоришь на медленном огне, но эту приятную обязанность мы возьмем на себя. Ты должна быть нам благодарна за это.
Рядом послышалась возня: Нисетта млела от блаженства; вот она раздвинула бедра, испустила дикий вопль и в продолжение всего кризиса сквернословила, как пьяный извозчик. Кардовиль подбежал к дочери, опустился перед ней на колени, облизал влагалище, выпил извергнутое семя и спокойно вернулся к Жюстине.
— Ты с ума сошла? — подала голос прелестная дочь Дольмюса, которой Лароз отдавал с лихвой то, что от нее получал. — Какого дьявола ты кончила так быстро?
— Как я могла сдержаться, — отвечала Нисетта, — когда услышала такие умные слова моего отца?
— Не желаешь ли и ты услышать подобные речи, чтобы тоже извергнуться? — спросил свою дочь Дольмюс.
— Нет, мне требуется более сильное средство, папа, — ответила блудница. — Развяжи эту девку, заставь ее приласкать язычком мою вагину, и ты увидишь, как брызнет из меня сок.
— Потерпи немного, — сказал Дольмюс, — она не должна сходить с места, пока мы ее не допросим, и я уверен, что этот спектакль возбудит тебя не меньше того, о чем ты просишь.
— Ладно, лишь бы потаскуха страдала, я на все согласна. Я хочу видеть ее муки…
И юная распутница, не в силах более сдерживаться, приоткрыла бедра навстречу ловким пальцам Лароза, впилась губами в рот Сен-Клера, который ее сократировал, и исторгла из себя обильную порцию семени. Кардовиль повторил то, что сделал со своей дочерью: встал на колени, слизал сок и опять подошел к Жюстине, которая, бледная, дрожащая, с искаженным лицом, .осмелилась простонать:
— Ах, какой ужас!..
— Да, ужас, но весьма приятный, — заметил Брюметон, нервно похлопывая ее по заду. — Говорят, что вы много повидали в жизни, но все же я сомневаюсь, что вам когда-нибудь пришлось испытывать подобную боль.