Птичье гнездо

– Я правда ничего такого не делала.

– Тогда что же ты делала? Чем, черт возьми, можно заниматься в такой час, если ничего такого ты не делала? – Тетя Морген снова засмеялась и недоуменно покачала головой. – Ну и разговор у нас. Неужели нельзя сказать правду?

– Нет. – Элизабет на секунду задумалась. – То есть я ничего не делала.

– Боже, Отец наш Небесный, Господь Всемогущий, да сколько я буду повторять! Есть вообще слова, – мягко спросила тетя Морген, – способные достучаться до этого крошечного мозга? Я пытаюсь выяснить, что случилось вчера в час ночи и с кем ты была.

– Ничего не случилось, – ответила Элизабет, заламывая руки.

– В этом я теперь не сомневаюсь, – горячилась тетя Морген. – Мне только удивительно, как он вообще мог на что-то рассчитывать. Должно быть, есть такие на свете, но как она их находит? – сказала она будто самой себе, а затем добавила, обращаясь к Элизабет: – И кто этот оптимист?

– Никто.

– Хоть ты тресни, хоть ты лопни, хоть ты разорвись. Вся в мать – по уши в грязи. – Тетя засмеялась на удивление добрым смехом. – И с чего я взяла, что ты холодной ночью выбралась из дома ради свидания? Зная твою мать, ты бы скорее понесла письмо в почтовый ящик, а потом сделала бы из этого великую тайну, надеясь, что кто-нибудь подумает самое гадкое. Или пошла бы искать пять центов, которые потеряла на прошлой неделе. А если тебя все-таки ждал парень… – Тетя Морген насмешливо показала на Элизабет пальцем, – держу пари на деньги твоего бедного отца, он все прекрасно видит. Ты такая же плутовка и лгунья, как твоя мать, вот только меня не проведешь.

– Я этого не делала, – пролепетала Элизабет.

– Ну, разумеется, не делала. Бедняжка.

Тетя Морген встала и вышла из кухни, а Элизабет наконец взяла тряпку, чтобы вытереть молоко.

Дыра в кабинете Элизабет никуда не исчезла – так и зияла целый день под ее левым локтем. Среди утренней почты, помимо запроса полной описи экспонатов из зала насекомых и письма с просьбой сообщить окончательное решение относительно уникальной коллекции чеканного серебра индейцев навахо, Элизабет обнаружила еще одно послание.

«ха ха ха я все про тебя знаю гадкая гадкая лиззи тебе от меня не скрыться я никогда от тебя не отстану и не скажу кто я ха ха ха»

Возвращаясь домой с письмом в сумочке, Элизабет вдруг остановилась на полпути от автобусной остановки к тетиному дому с отчетливой мыслью: кто-то пишет письма ей.

Она положила письмо в красную коробку, в которой ей на двенадцатый день рождения подарили конфеты, а затем перечитала два других.

«я тебя поймаю… Она все, что у меня есть… тебе от меня не скрыться…»

– Ну что? – спросила после ужина тетя Морген. – Надумала сдаться?

– Я ничего не делала.

– Ты ничего не делала. Что ж, хорошо. – Она холодно взглянула на Элизабет. – Опять делаешь вид, что болит спина?

– Да. То есть у меня правда болит спина. И голова тоже болит.

– И это за всю мою доброту, – утомленно проговорила тетя. – Сколько это будет повторяться?

– Ну, как сегодня поживает наша бедная головка? – поинтересовалась тетя Морген за завтраком.

– Немного лучше, спасибо. – И тут Элизабет увидела тетино лицо. – Прости, – вырвалось у нее.

– Хорошо провела время? Бедный паршивец не теряет надежды?

– Я не знаю…

– Не знаешь? – В голосе тети Морген звучала неприкрытая издевка. – Поверь, Элизабет, даже твоя мать…

– Я этого не делала.

– Не делала, значит. – Тетя вернулась к недопитому кофе, однако через некоторое время все-таки нехотя спросила: – Как ты себя чувствуешь?

– Вроде бы так же, тетя Морген. Спина болит, голова тоже.

– Тебе нужно к врачу, – сказала тетя Морген. И вдруг, вскочив, ударила рукой по столу. – Видит бог, детка, тебе нужно к врачу!

«…и я могу делать что угодно и ты мне не указ я ненавижу тебя гадкая лиззи и ты пожалеешь что узнала обо мне потому что теперь мы обе знаем что ты гадкая гадкая гадкая…»

Сидя на кровати, Элизабет пересчитывала письма. Кто-то написал ей столько писем, с радостью думала она, столько писем – целях пять. Она складывала их в красную коробку и каждый день, вернувшись с работы, приносила еще одно и заново их пересчитывала. Ей было важно просто знать, что они есть, – как будто кто-то наконец нашел ее, кто-то близкий и родной, кто-то, кому хотелось наблюдать за ней. Кто-то пишет письма ей, думала Элизабет, с нежностью проводя пальцем по бумаге. Часы на лестнице пробили пять, и она нехотя принялась собирать письма, аккуратно вкладывая их в конверты. Ей не хотелось, чтобы тетя Морген знала о письмах. Элизабет уже убрала коробку в шкаф и поставила стул на место, когда дверь распахнулась и в комнату вошла тетя.

– Элизабет, детка, в чем дело?

– Ни в чем.

Побледневшая тетя Морген стояла, вцепившись в ручку двери.

– Я тебя звала. Стучала в дверь и звала, искала на улице и звала, а ты не отвечала. – Она постояла с минуту, не отпуская ручку, а затем повторила: – Я тебя звала.

– Я была здесь. Собиралась к ужину.

– Я подумала, ты…

Элизабет с беспокойством взглянула на тетю – та уставилась на столик у кровати. Обернувшись, девушка увидела на нем одну из тетиных бутылок бренди.

– Зачем ты принесла это в мою комнату?

Отпустив дверную ручку, тетя Морген шагнула к Элизабет.

– Господь Всемогущий, да от тебя же несет выпивкой.

– Нет. – Элизабет отпрянула, напуганная несправедливым обвинением. – Тетя Морген, прошу тебя, пойдем ужинать.

– Грязь. – Тетя Морген взяла бутылку и посмотрела ее на свет. – Ужинать, – усмехнулась она.

– Пожалуйста, тетя Морген, пойдем вниз.

– Я пойду к себе. – Не спуская глаз с Элизабет, тетя с бутылкой бренди в руках попятилась к двери. – Мне кажется, – она снова взялась за ручку, – ты пьяна. – И она захлопнула дверь.

Оторопев, Элизабет присела на край кровати. Она выпила тетин бренди, промелькнуло у нее в голове, бедная тетя Морген. Элизабет растерянно поглядела на часы, стоявшие на столике у кровати, – они показывали четверть первого.

«…я все знаю я все знаю я все знаю гадкая гадкая лиззи гадкая гадкая лиззи я все знаю…»

На следующий день Элизабет нужно было править пробный экземпляр музейного каталога, а потому она, надежно спрятав в сумочку очередное письмо, ушла с работы только в четверть пятого, когда рабочие уже приступили к своим обязанностям, и опоздала на автобус. Когда она добралась до дома и вошла на кухню, где тетя Морген сидела с бокалом бренди, то сначала заметила нетронутый ужин на столе, и только затем направленный на нее тяжелый взгляд. Не говоря ни слова, Элизабет примирительно протянула тете коробку конфет, которую, к собственному удивлению, держала в руках.

Мистер и миссис Эрроу, в отличие от всех своих знакомых, которые коллекционировали индейские маски, вечерами исполняли по ролям пьесы и играли на каких-нибудь изысканных инструментах, считали себя людьми простыми. Они угощали гостей шерри, играли в бридж, посещали вдвоем лекции и даже слушали радио. Миссис Эрроу осуждала вопиющую привычку тети Морген ходить одной в кино, и они с мужем полагали, что Элизабет предоставлено слишком много свободы. Собственно, миссис Эрроу, не скрывая своего отношения, так и сказала тете Морген, когда Элизабет пошла работать в музей: «Ты слишком много дозволяешь этой девочке, Морген. За такой, как она, присматривать нужно лучше, чем за одной из твоих… одной из тех… в общем, Морген, ты не хуже меня знаешь, что за Элизабет нужно присматривать. Не в том смысле, что с ней что-то не так». Миссис Эрроу подняла глаза к небу и развела руками с самым невинным видом – никто бы в жизни не усмотрел в ее словах и малейшего намека на то, что с Элизабет что-то не так. «Я вовсе не это имела в виду, – принялась объяснять она. – Я хотела сказать, что Элизабет – необычайно чувствительная девушка, и, если она каждый день будет надолго отлучаться из дома, я советую тебе, Морген, настоятельно советую, следить за тем, чтобы ее окружали приличные люди. Конечно, – миссис Эрроу одобрительно закивала, – в музее в основном работают не за деньги. Я всегда думаю, как это мило с их стороны».