Птичье гнездо

В следующий раз мы добились бóльших успехов. Я наконец избавился от навязчивого беспокойства, которое во мне поселила болезнь, и был готов к встрече с мисс Р., какое бы обличие она ни приняла под гипнозом. Кто растревожил демонов, тому с ними и бороться. Впрочем, все прошло достаточно гладко: мисс Р. почти сразу погрузилась в сон, и мы с Р2 возобновили беседу о ее тете, о доме и о работе в музее. Пару раз она жалобно просила разрешения открыть глаза, но я был непреклонен, и просьбы прекратились. Когда сеанс закончился, несмотря на некоторую напряженность между нами, о причине коей бедняжка, боюсь, даже не подозревала, в ее прощальных словах я уловил прежние дружелюбные нотки. Р2 необыкновенно мила – записал я в тот день. На ней было голубое платье, которого я раньше не видел, слишком светлое для мисс Р.

Однако мы, похоже, не могли сделать шаг вперед без шага назад. Всякий раз, когда я находил повод поздравить себя с наметившимся улучшением, у меня тут же появлялся повод для отчаяния. Стоило мне отметить перемены в поведении Р2, на следующий прием мисс Р. пришла в таком состоянии, что я не услышал от нее ни единого слова, не говоря уже об ответах на вопросы. О гипнозе не могло быть и речи, а отпустить пациентку в слезах я бы себе не позволил. Пришлось дать ей успокоительное. Оставив мисс Р. лежать в кресле, я занялся своими делами. Спустя некоторое время, когда нервное возбуждение спало, я повернулся к ней и ласково спросил:

– Что вас так расстроило, дорогая мисс Р.?

Утирая платком вновь набежавшие слезы, она протянула мне письмо. Я взял его, растерянный не меньше мисс Р.

– Мне прочесть?

Она кивнула.

Я пошел к столу за очками, поднес письмо к свету и начал читать вполголоса:

«Уважаемый мистер Олтроп!

Несмотря на то, что ваша коллекция спичечных коробков представляет большой интерес, Музей искусства и естественных наук Оуэнстауна – некоммерческая организация, которая финансируется за счет пожертвований и имеет право принимать экспонаты только безвозмездно. В этой связи с сожалением вынуждена сообщить, что ты глупая глупая дурочка и пожалеешь когда я тебя поймаю…»

– И правда, – сказал я, – очень странно.

Письмо было напечатано на машинке – до строчки, которая начиналась словами ты глупая глупая. Остальное приписали карандашом, жирно, некрасивым почерком с разбегающимися буквами.

– Очень странно, – повторил я.

– Я напечатала его утром, – заговорила мисс Р. – Оставила на столе, чтобы закончить после обеда, а когда вернулась, увидела это и…

– Тише, мисс Р., прошу вас, успокойтесь.

– Я не хочу, чтобы он получил это письмо. Мистер Олтроп.

– Разумеется. Так вы говорите, что обнаружили письмо, когда вернулись с обеда?

– Оно лежало на том же месте.

– Прошу прощения, дорогая мисс Р., но, возможно, кто-то из коллег хочет вам навредить? Выставить в невыгодном свете перед начальством?

– Не думаю. Я не знаю, кто мог такое сделать. Большинству из них все равно, работаю я или нет.

– Ясно.

Мне очень хотелось поговорить с дружелюбной Р2, чтобы она подтвердила мнение Р1 о ее коллегах, однако для общения с Р2 сейчас явно было неподходящее время, и мне пришлось довольствоваться тем, что могла рассказать Р1. Я подробно расспросил девушку: какой у нее кабинет, заходят ли туда другие сотрудники, во сколько она выходила на обед, даже кто такой мистер Олтроп, которому она писала. О мистере Олтропе она знала только то, что ей поручили ответить на его письмо стандартным отказом, и то, что теперь ответ придется перепечатать. Последнее, даже с учетом любви мисс Р. к порядку, явно не стоило таких переживаний. Она повторяла, что мистер Олтроп не должен получить это письмо, хотела – я никогда не наблюдал у Р1 столько решимости – забрать его с собой и спрятать, ведь если ошибку никто не видел, о ней никто и не вспомнит. Я улыбнулся ее детской логике, хотя согласился, что письмо следует переделать, и предложил вместе подумать, как объяснить задержку начальству.

Когда мисс Р. успокоилась, я отправил ее домой. После происшествия в музее я не мог применять гипноз и решил, что при первой же возможности расспрошу Р2, – может, ее ответы прольют свет на эту странную историю. Возможность представилась уже в следующий раз. Увидев мисс Р. в ее первоначальном состоянии, я рискнул предложить гипноз, и она с мрачным видом согласилась, хотя я – в отличие, полагаю, от мисс Р. – уже знал, что ее согласие не обязательно. Я мог погрузить ее в транс когда хотел, и без веской причины она не могла, как прежде, сопротивляться лечению. Очень скоро передо мной предстала Р2, и я был крайне рад нашей встрече. С поистине торжествующим видом я спросил, как ее зовут и где она живет, и Р2 приветствовала меня, не менее воодушевленная. Когда я общался с Р2, меня всякий раз охватывало сожаление: чудесная девушка, которой мисс Р., могла бы быть все это время, спрятана от мира, забыта. Думаю, во многом из-за нее я так хотел помочь своей пациентке. Наверное, представлял (что совсем на меня не похоже), будто спасаю из заточения прекрасную принцессу.

Так или иначе, меня ждало сильное разочарование: Р2, на которую я так надеялся, не знала об уродливой приписке к письму мисс Р. и ничем не могла мне помочь. Только предположила, что мисс Р. не угодила кому-то из коллег своим безобидным нравом и этот человек решил сделать ей подлость.

– Не каждому повезло, как мне, – сказала Р2 своим нежным голосом. – Ко мне все очень добры, – пояснила она с улыбкой.

Однако версия Р2 показалась мне неправдоподобной. Мысль о том, что у мисс Р. есть враги, не укладывалась в голове, как и мысль о том, что у нее есть друзья. Иных догадок у Р2 не было, и тогда я решился прибегнуть к методу, который прежде считал излишним, – глубокому гипнозу. С его помощью я надеялся обнаружить то, о чем не знали ни я, ни Р2.

Ответы на многие вопросы скрывались где-то глубоко в подсознании мисс Р., и я был убежден, что добраться до них можно только проникнув в это подсознание. Поэтому я погрузил мою милую Р2 в глубокий сон и с ужасом наблюдал, как сквозь мягкие черты проступает жуткая гримаса, которая так прочно отпечаталась в моей памяти и вызывала неподдельный, животный ужас. Сначала девушка принялась заламывать руки, затем лицо ее исказилось – я разрывался между желанием разбудить Р2 и необходимостью выманить наружу овладевшего ей демона, – рот скривился в уже знакомой мне злобной ухмылке, руки потянулись к глазам, которые ей так хотелось открыть.

Стало быть, Асмодей[3], сказал я про себя, а вслух сдержанно добавил:

– Я прошу вас не открывать глаза.

– Что? – почти закричала она (никогда в жизни я не слышал такого грубого голоса). – Ты опять мне указываешь, мерзавец? Знай, скоро я тебя сожру! – И она снова захохотала.

Потрясенный, я попробовал успокоить пациентку с помощью привычных вопросов.

– Как вас зовут? – спросил я самым спокойным тоном, на какой только был способен.

Она мгновенно перестала смеяться и кротко (о, коварная маска на лице Р2!) ответила:

– Я Элизабет Р., дорогой доктор, честное слово. Вы не подумайте, дорогой доктор, я иногда бываю груба, но я вас очень, очень уважаю, честное слово, дорогой доктор, очень уважаю.

Это заверение, в котором слышались отголосок чудовищного хохота и возмутительная насмешка, произнесенное, однако, девушкой с выражением лица и голосом Р2, оборвало меня на полуслове, и, пока я собирался с мыслями, она заговорила опять:

– А Элизабет попросит прощения за грубость, дорогой доктор, правда-правда – я сама ее заставлю.

– Не сомневаюсь, – раздраженно бросил я. – А теперь, мисс Р., давайте вернемся к вопросам. Я бы хотел, чтобы вы подробнее рассказали о неприятном письме, которое…

Она снова захохотала, и, не желая привлекать внимание медсестры в соседней комнате, я попытался утихомирить мисс Р. – понизил голос, чтобы ей нужно было прислушиваться.

3

Асмодей – демон похоти и разврата. – Здесь и далее, кроме оговоренных случаев, примеч. переводчика.