Эмма и Cфинкс

– Нет, спасибо, – сказала Эмма почти испуганно. – Ване привет, конечно, но у меня сегодня… Вот если бы заранее… Нет, нет, спасибо, но сегодня не получится никак.

Иришка с мужем жили в получасе езды на маршрутке. В ответ на звонок за дверью послышалось сперва утроб­ное «Гав! Гав!», потом решительное «Фу!» Ивана, потом смех Иришки, потом лай удалился и стих так внезапно, будто пес провалился в преисподнюю.

На мгновение по­темнел светлый глазок на двери; щелкнул замок, и Иришка, высокая, полногрудая, в восточном шелковом халате до пят, раскрыла Эмме объятья.

– Поздравляю, – сказала Эмма, тыча ей в руки букет осенних астр. – Все-таки пятнадцать лет и одиннадцать месяцев…

– Это мы тебя должны!.. – громко обрадовалась Иришка. – У нас и подарок!.. Боже, ну ты так редко за­ходишь, я понимаю, жизнь эта долбаная, закрученная, но надо же себе делать праздники, если сам себя не пораду­ешь, то кто?.. Давай-ка за стол, за стол, мы тут с Ванькой уже бутылочку – это, а тортик ждет, не надрезали, тебя ждали…

Иван, Иришкин муж, когда-то учился с Эммой на одном курсе, но в театре не работал ни дня – у него об­наружились стихийные способности к предприниматель­ству, и за несколько лет он успел пройти путь от челноч­ника с клеенчатыми сумками до главы крупной и уважае­мой фирмы.

– Привет, Ваня, – Эмма улыбнулась.

Иван галантно ткнулся губами в ее руку; у него были жесткие щекотные усы.

– Сейчас Офелию выпущу, – сказала Иришка. – Эммочка, ты, главное, резких движений не делай. Пусть она понюхает, освоится…

Офелия рождена была для роли Собаки Баскервилей. Эмма никогда не боялась ее – может быть, потому, что не представляла до конца, на что собачка способна. А супруги представляли – и потому первое явление Офе­лии гостям всегда сопровождалось тысячей предосторож­ностей.

Эмма дала себя обнюхать. Потом Офелия, шумно сопя и топая, проследовала в дальнюю комнату и там, судя по грохоту, улеглась.

Стол был накрыт прямо на кухне – благо кухня у суп­ругов была размером с небольшой стадион. В центре стола помещался какой-то многоэтажный, перспектив­ного вида тортик килограммов на пять.

– Какую ты хочешь музыку? – хлопотала Иришка.

– А… больше никого не будет? – растерянно спросила Эмма. Она знала, что вечеринки в этой квартире устраи­вались обычно многолюдные.

– Да понимаешь ли, все экспромтом, под настро­ение… Мигаевы еще собирались, но у них Санька заболе­ла, наверное, грипп. – Иришка перебирала диски под настенной лампой, блики от маленьких круглых зеркал метались по потолку.

– Вот, это новенькое… Ставить?

– Давай, – согласилась Эмма. И сделалась музыка.

Иван резал торт. На широкий светлый нож налипали шоколадные кусочки крема. Иришка говорила и говори­ла, речь ее сочеталась с музыкой, две звуковые дорож­ки – инструменталка и болтовня – переплетались, не мешая друг другу.

– А как Игорешка? – спросила Эмма, когда в Иришкином монологе случилась небольшая пауза.

– Отлично, – отозвался Иван. – Поступаем вот… Се­рьезно поступаем.

– В этом году? – изумилась Эмма.

– Уже?

– Уже. – Иришка заняла свое место за столом. – А еще вчера, кажется, под ногами крутился…

– Ну, давай за Эмкин день рождения.

И, прежде чем Эмма успела согласиться или возразить, бокалы сдвинулись, и тост был реализован.

– Будь здорова, Эммочка! – провозгласила Иришка, облизывая напомаженные губы. – Сама знаешь, как мы с Ванькой тебя любим… Ну, расскажи, чего нового?

– Ничего, – сказала Эмма. – Сказку вот на Новый год репетируем. Честно говоря, фигня редкостная. Лучше бы «Двенадцать месяцев» взяли.

Иришка покивала:

– Да-да… Знаешь, Лопатова замуж вышла?

– Да ты что?!

Некоторое время они ели торт, обсуждая жизненные перипетии старых друзей и врагов, и ближних и дальних знакомых, их детей, племянников и зятьев.

– Ерунда! – Иришка энергично подпрыгнула на стуле. – Игорешка и думать не думал, какой там театраль­ный, ты что… Он же серьезный мужик у нас… Он фунда­ментальный мужик, хорошо знает, чего хочет, уже сейчас программы пишет недетские… Математику любит, – Иришка почему-то понизила голос:

– По математике у него – один очень интересный мужик. Берет он, конеч­но, бабок немерено… Но – гарантирует. С гарантией ра­ботает. Причем поступают не то чтобы пошло, по блату – нет. Все, за кого он брался, все по математике имеют пять, куда ни ткнись… Вот и сейчас сидят, занима­ются. Три раза в неделю – понедельник, среда, пятница…

– У меня по математике трояк был, – признался Иван. – Когда смотрю, какие Игореха задачи берет – кайф испытываю, ей-богу.

– А наш Росс и в самом деле интересный мужик, – продолжала Иришка вполголоса. – Ростислав Викторо­вич. Не от мира сего, знаешь, как в книжках. Сумасшед­ший ученый, вроде того. Пишет книги какие-то, говорят, в них академики ни черта не понимают, но если понима­ют – волосы рвут. От счастья. Вроде гениальный он. Признают – Нобеля дадут…

– Нобеля математикам не дают, – сказала Эмма.

– Да? – Иришка удивилась. – Ну так другое что-ни­будь дадут… А если и не дадут – у него и так бабок полно, на «болванчиках» зарабатывает. Так что интерес­ный мужик, интересный… ну что, за что теперь пьем?

Эмма ощущала легкую эйфорию. В такие минуты ей легко было думать о летящих и танцующих людях, о крылатых, не касающихся земли, смеющихся, поющих, доб­рых…

– Давайте за Игорешку, – предложила она. – Чтобы он был здоров и поступил.

– За Игорешку! – в один голос согласились супруги.

Не успела Эмма поставить на скатерть наполовину опустевший бокал, как в коридоре послышались голоса и в отдалении радостно взвизгнула Офелия. Секунду спус­тя в кухню заглянул Игорь – лохматый губастый подрос­ток, очень похожий на мать.

– Здрасьте, тетя Эмма…

– Привет! А мы тут за тебя пьем! – обрадовалась Эмма, пожалуй, слишком шумно.

Иришка поднялась:

– Игореха, ты Ростика Викторовича не сильно уморил?

– Ну-ка…

Иван снова наполнил доверху Эммин бокал.

– Ростислав Викторович! – донесся Иришкин голос уже из прихожей. – Можно вас пригласить на рюмочку чая? Ваня торт купил, очень вкусный. Может быть, кофе?