Палата №…

– Конечно! – с вызовом ответила Люба.

– Святой человек! Святая наивность!

– Моя сестра! – Люба зарделась маковым цветом и от негодования повысила голос. – Моя сестра не гулящая, она порядочная женщина! Столько пережила!

– Люба, милая! Я не хочу ничего плохого сказать о твоей сестре. Но все женщины, честные и гулящие, умные и глупые, беременеют одним способом!

На мою сторону неожиданно встала Света, задумчиво проговорившая:

– Ведь тогда нам было бы опасно ходить в бассейн или в речке купаться с мужчинами! А сперматозоиды умеют плавать?

– Девочки! – подала голос Мария Петровна. – Не надо представлять мужчин какими-то страшными драконами, которые постоянно и повсюду разбрасывают ядовитые семена. Не это в мужчинах главное.

– А что? – хором спрашиваем мы.

– Затейливость, – хитро улыбается Мария Петровна.

Она заканчивает макияж и отправляется на свидание. Отвечая на Светин вопрос про плавающих сперматозоидов и, главным образом, желая как-то реабилитироваться перед Любой, чью сестру я обвинила в супружеской измене, читаю маленькую научно-популярную лекцию о физиологических особенностях процесса человеческого воспроизводства. Узнав, что женская половая клетка и мужская соотносятся как большой арбуз и теннисный мячик, Света наивно восклицает:

– У меня на арбузы аллергия!

Люба демонстративно не слушает, нервно листает журнал. Вижу, что она внутренне кипит. Мое присутствие мешает ей излить Свете свое негодование. Со словами: «Пойду новости по телевизору посмотрю» я выхожу из палаты.

В холле я занимаю место на диване, с которого прекрасно слышно и частью видно, как за фикусом воркует Мария Петровна со своим инвалидом в коляске. Мое ухо решительно отказывается внимать телевизионному диктору и нахально тянется подслушивать.

– Суточный анализ мочи назначили, трёхлитровую банку дали, – говорит «жених», – а у меня никак. Сделали укол мочегонный. И я тридцать литров сдал!

Он произносит это с неподражаемой гордостью, как о мировом рекорде сообщает.

Что бы я ответила на месте Марии Петровны? Я бы сказала: «Голубчик! Тридцать литров – это десять банок, а у вас всего одна была. Как у нас с арифметикой? Так же, как с мочевым пузырем?»

Но мудрая Мария Петровна радостно восклицает:

– Замечательно! Я очень рада за вас!

Польщённый «жених» вдохновенно услаждает «невесту»:

– Сегодня дежурит медсестра, которая отлично клизмы ставит. Если у вас есть проблемы со стулом, попросите ее…

Нет, затейливость влюбленных старичков не для меня! Пересаживаюсь в другое кресло, чтобы не слышать их разговор. Это слишком интимно. Неужели когда-нибудь доживу до времени, когда беседа о клизмах будет овеяна романтическим любовным флёром?

Возвращаюсь в палату, когда Люба и Света мне косточки уже перемыли, теперь на повестке дня заведующий отделением.

– Он был женат три раза, – доносит Люба. – Первая жена была негритянкой, от этого брака осталась девочка-мулатка. А негритянка замерзла зимой. Шла по улице, упала, сломала ногу и замерзла. Вот!

Люба с вызовом смотрит на меня в ожидании возражений. Но я спорить не настроена.

– Негритянки в наших краях редкость, – миролюбиво замечаю. – На учебу всё больше негров мужского пола присылают. И замерзнуть им, конечно, легко.

– А вторая жена у Дмитрия Сергеевича, – продолжает Люба, – была украинкой. Она входила в лифт с ребенком, а лифта не было. Упала в шахту насмерть, а ребенок на всю жизнь инвалид.

– Ужас! – восклицает Света.

– Кошмар! – соглашаюсь я, расстилая свою постель. – Досталось мужику!

– Сейчас у Дмитрия Сергеевича третья жена, якутка, она ему двойню родила, – информирует Люба.

– Жива? – спрашиваю.

– Кто? – удивляется Люба.

– Якутка жива или тоже…

– Естественно, жива! – с вызовом отвечает Люба. – И всех воспитывает! Мулатку, инвалида и близнецов!

– Якутки очень верные и преданные, – заверяю я.

– Сколько живу, – подаёт голос вернувшаяся со свидания Мария Петровна, – ни одной якутки не встречала.

Честно говоря, я тоже никогда не сталкивалась с представителями этой малой народности, и слова мои – враньё из желания не расстраивать Любу. Но Люба чувствует подвох и сомнение.

– На твоем месте, – в качестве доказательства Люба тычет пальцем в мою кровать, – лежала женщина, которая в доме Дмитрия Сергеевича консьержкой работает. Она рассказывала, у нее предынфарктное состояние было.

– У якутки? – уточняет Света.

– У консьержки! – возмущенно восклицает Люба. – Света! Ты иногда как спросишь! Точно недоразвитая или прикидываешься!

– Девочки! – Я по-прежнему за мир во всем мире и в нашей палате. – Не надо горячиться!

Тут в палату входит медсестра с вечерними уколами и невольно слышит мою дипломатически безупречную речь:

– Кто бы мог подумать, что наш Дмитрий Сергеевич пользуется такой интернациональной популярностью? С виду не скажешь. Одна жена негритянка, другая украинка, третья якутка. И полный комплект детей всех рас и народностей.

Медсестра гневно меня стыдит и упрекает, поднос со шприцами дрожит в ее руках:

– Как же вам не стыдно! Интеллигентная женщина! Говорят, книжки пишете, а сами сплетни разводите. Да Дмитрий Сергеевич! Кроме всего прочего! – Девушка от возмущения задыхается. – Да он! И жена у него одна! Давно, с рождения русская! Что вы, больные, вечно сочиняете? Лечь на живот! – командует она. – Ягодицы оголить!

Мария Петровна, Люба и Света покорно оголяются. Мне, выписывающейся, уколы не положены. Я расхаживаю в проходе между кроватями и рассуждаю:

– Больничный фольклор еще никому не нанес вреда. И это прекрасно, когда о человеке выдумывают небылицы! Значит, он интересен, он пользуется успехом! Дмитрий Сергеевич был бы счастлив услышать, какие подвиги ему приписывают. И в жизни! Чего только не случается в жизни! Да каждая беременность – чудо негаданное! Любую женщину спросить, скажет: ее дети от чуда родились. А понести, сходив в баню! Это же фантастически красивая легенда! Это же придумать надо!..

– Могу сделать успокоительный укол, – перебила медсестра. – Вам надо? Или так уснете?

– Так, – отказываюсь я.

Мария Петровна и Света отвечают на мое «спокойной ночи!» Люба, накрывшись одеялом с головой, молчит.

А утром она умерла. Точнее, Люба умерла ночью. Тромб из ее натруженных ног сорвался с места, побежал по сосудам и закупорил артерию, ведущую к сердцу. Во сне тихо умерла. Такая смерть – то ли подарок труженику, то ли наказание: как обрыв песни на полуслове.

Мы сидели на моей кровати, обнявшись, Света в середине, и плакали. Света рыдала навзрыд, Мария Петровна плакала тихо и привычно, меня трясло от желания что-то говорить, что-то делать, куда-то бежать, чтобы вернуть к жизни крепышку-всезнайку Любу.

Приходила старшая сестра, пыталась нас рассоединить. Но мы были как тройственный сиамский близнец: отрезать – значит убить.

– Не трогайте их, – сказал неизвестно откуда взявшийся Дмитрий Сергеевич.

Он еще что-то проговорил, и нас заставили выпить какие-то пилюли.

Завотделением сидел на противоположной койке и слушал, как мы, перебивая друг друга, зачем-то убеждаем его.

– Любаша всю жизнь работала, с тринадцати лет, – говорила Мария Петровна. – Про дома отдыха и санатории она только слышала, никогда не была.

– Муж алкоголик тяжелый, у дочери в семье проблемы, и другие родственники неблагополучные, – заикалась Света. – И она всем!.. Всем помогала! В две смены посуду мыть – это очень-очень тяжело!

– Не знала! – казнилась я. – Ничего про нее не знала! Думала, фанфаронка невежественная. Представляете? Писательница называется! Беллетристка! Это я про себя, понимаете?

Потом Марию Петровну и Свету уложили на койки, поставили капельницы. А меня с вещами Дмитрий Сергеевич повел к выходу. У двери остановился:

– Ну вот и всё. Прощайте! До свидания не говорю. Там дети и муж вас ждут.

Я ничего не ответила, толкнула дверь, когда он в спину мне сказал: