Страница 1 из 4
сказка о том, как Эммануил стал Петровичем
Жил да был Эммануил, словно яхонт средь педрил.
Складен был Эммануил аки лего заморское - на висках ни сединушки, на лице ни морщинушки, на анальном кольце ни одной волосинушки. Тем и жил-поживал, да добра наживал. К одному соколику прильнёт - денюжку возьмёт, с иным барином помилуется - и уж новой машиной любуется.Иной раз бывало, что и бахвалился он, чресла свои пригожие холя да поглаживаючи: "Ох и душеньку потешил, вот те крест святой! Ей богу же, и задарма бы я голубчиков ласкал, и любился б с ними кажен день. А что до промысла гомосексуального, так ведь и гроши - сладость, коли дело в радость."
Так бы жил да не тужил Эммануил – яхонт средь педрил – коль его б в хоромах персональных невзгоды многие поджидать не сповадились. То люстра затрясётся, то вода с потолка польётся, а то и вовсе свет полночный пообрубится. Долго наш удалец о том кручинился, первый календарный месяц покручинился, второй погоревал, а на третий уж и не стерпел он. Отправился Эммануил в болота бюрократические, в коих ведьма хитрая свои козни нотариально заверяла.
Скоро сказка сказывается, да не скоро очередь движется. Добрался наконец Эммануил до ведьмы злополучной, выложил как на духу свою печаль-судьбинушку, да так уж и взмолился, что иной страховой агент бы над ним сжалился... Но ведьма та не даром в болотах своих вот уж сотню лет как тину на документы наматывала. Молвила она Эммануилу, что без семи волшебных справок о трёх смертях с дюжиной печатей червоных, да на пергаментах царских златыми чернилами отписанных, ничем она помочь не сможет. Не то чтобы без матов она это сказала, но уж чаяно ли нет ли, обмолвилась - силы те тёмные на девицу-красу, аккурат этажом выше живущую, злым бывшим наложены, да ещё от ЗАГСа отворот в придачу. "Подсобишь, - молвит, - девице, глядишь, и лихо страшное поотступится.
Делать нечего, отправился Эммануил – наш яхонт средь педрил – к соседке-красе, что в одежде не совсем, а как добрался, так сразу и взялся за дверь дубовую ветхую, гвоздьми едва прибитую. "Отворяй, хозяйка, ворота" – застучал Эммануил самой азбукой морзянковой. А та возьми, да и отвори. Да, да, так вот запросто и дверь отворила, и халат отворила, и душеньку свою отворила пред Эммануилом – посетовала на печаль да тоску, на прозябанье в девичестве, и что кран протекает, поплакалась, аж электричество сызнова выключаться стало.
И дрогнуло тогда сердечко Эммануилово, и припомнились ему вдруг наставленья отеческие о том, как в хозяйстве порядок да лад наводить, и принялся он краны починять да проводку менять. Как принялся, так и увлёкся он делами домашними – золотыми своими руками знатно подсобил он соседке-красе.
Уж собрался было откланяться Эммануил, да только девица та больно вежливой оказалась, вознамерилась он помощника своего отблагодарить, и взмолилась он о том слёзно:
"Негоже мне пред тобою в долгу неоплатном остаться." – А как молвила, так натурой и расплатилась, даром что Эммануил – яхонт средь педрил – противился да вырывался. Руки то золоты лишь покуда к кровати наручниками не прикованы.
Уж и не раз, и не два, а добрый десяток разков Эммануил после к соседке на выручку поднимался, и всякий раз она в благодарности не отказывала, как бы сильно молодец не ерепенился. А там уж и слухи пошли о силушке мужской Эммануиловой, и привечать его всяка барышня горазда была, и не просто привечать, а с хлебом-солью, да с земным поклоном, да и кликать его стали не иначе как "Эммануил Петрович". А он уж и не противился, до того не противился, что и промысел свой гомосексуальный позабыл вовсе.
Так вестями дом и заполонился о золотых руках Эммануиловых да о чреслах его могучих. Прознали про то мужики, подкараулили его у околицы и начали они ему приговаривать: "Слышь, Петрович, а пошли к нам в мастерскую, будем вещи починять, водку пить да девок портить". Как позвали они его, как по спине его холёной похлопали, так и стал Эммануил наш – Петровичем. Вот и сказочке конец, где каждый молодец – самец.