Страница 2 из 27
– Как же их убивать? Это-то вообще возможно?
– Хороший вопрос. Поначалу, к слову, ничего не получалось. Ну, вот совсем. Они вообще странные, чужаки, необычные, облик, личина их все время меняются. Текучие, как ртуть, постоянно перетекают с места на место, и из формы в форму. Поначалу просто оторопь брала, как увидишь эти метаморфозы. А их наоборот ничто не брало, и они перли себе напролом, и перли. Правда, далеко почему-то не заходили, словно дальше что-то их не пускало. Но плацдарм вокруг портала удерживали. У них же там портал, ты в курсе? Проход в их преисподнюю. Брешь в пространстве. Мы стояли напротив, и палили в белый свет, как в копеечку. Для острастки больше. Работали по ним минометами, но толку от них маловато. Ходили в штыковую да ввязывались в рукопашные, потому что правильно заточенной стали они да, не выносят. Как выяснилось. Но ведь и мы к стали чувствительны, а у них клинки тоже острые, поэтому потери и у нас случались существенные. А потом появилось вот это. Знаешь. что такое?
– Ружье, какое-то, полагаю.
– Не просто ружье, а специальное. Уверен, ты такого никогда не видел. Да и не мог нигде, оно пока только на этом фронте применяется. Плазменная пушка, ПП-100. Стреляет плазмоидами. Это как бы наш пилум, дротик, то есть. Не знаю, кто это придумал, но получилось здорово. Здесь вроде обычные боеприпасы, видишь? А как стрельнешь, вылетает не пуля, а клубок огня, типа шаровой молнии. Да что типа, шаровая молния и есть. Ш-ш-ш-ш-ш! Красиво летит, точно ракета из ракетницы. Духи очень не любят. Когда в него эта штука попадает, он воспламеняется изнутри, а потом взрывается. Бах! – и нет никого. Калибр, видишь какой? 4-й, или 26 мм. Ну, как у ракетницы и есть, собственно. Из нее, кстати, духов тоже неплохо припекает. Есть еще 38 мм базуки, по одной на взвод. Но эти стационарные, потому что не натаскаешься, такие тяжелые. Тут что важно? Чтобы была живая механика и никакой электроники. На электронику от духов какая-то зараза наползает, полевая, что-то вроде вируса компьютерного, или грибка электромагнитного. Системы зажигания в двигателях отказывают сразу, едва нарвешься, поэтому машины глохнут. Аппаратура, радио, телефон, часы даже электронные – все перестает работать. Вот у тебя какие?
– Штурманские, хронометр, механика.
– Вот, это здорово, будешь у нас, значит, за временем следить. Потому что, говорю, эта зараза всю электронику убивает. Чуть только к позициям приближаешься – все, вот оно. Выползает, и говорит: здрасьте! Все, что подхватило заразу, можно выбрасывать, восстановлению уже не подлежит. Да и нужно выбрасывать, потому что становится заразным. Это еще не точно, но предположение такое есть. Поэтому мы, выдвигаясь на передовую, оставляем в тылу, в лагере всю электронику. Как прежде разведчики награды и документы оставляли. Идем в броне и с личным оружием – гладиусы, ПП-100, и все остальное. Заступаем на боевое дежурство на семь суток, неделю, потом смена. В окно посмотри, видишь, сопка? Гора Кашканар, высота 317. Там на склонах наши позиции, а дальше за ними все это безобразие, брешь. Задача проста, сидим в окопах, смотрим в оба. Держим противника в напряжении, пресекаем вылазки, а они случаются. Особенно в последнее время участились, после того как авиация перестала по ним работать. Ночью особенно тяжело, потому что без ПНВ и подсветки, сам понимаешь, на позиции плохо. Ракеты пускаем ночь напролет, куда деваться. Весь фронт светится салютами, точно Новый год пришел. Но тут еще сами духи нам помогают, они по какой-то внутренней причине, может, благодаря анатомической какой особенности, не знаю, светятся в темноте зеленым, ну точно как в объективе ПНВ. Так, ладно. Пока хватит. И так уже голова кругом, да?
– Есть такое дело. Немного.
– Оно и понятно, потому что здесь совсем другая жизнь. Другой мир, я бы сказал. Ну, в процессе будешь знакомиться подробней. Ребята подскажут. Теперь следующее. Не знаю, как ты здесь оказался…
– Добровольно. Сам рапорт написал.
– Доброволец, значит? Что ж, пусть так. Здесь много таких. Я хочу, чтобы ты сразу уяснил себе следующее. Хоть ты и капитан, и как бы старше меня по званию, но командир здесь я, старший лейтенант Докучеев Иван Станиславович. Центурион, ротный, как угодно. Чаще всего называют центром, и это правильно, я считаю, потому что центр – именно то место, где я нахожусь. Я всегда в центре событий. Кто ты, я вижу по бумагам, но все это в прошлом. Теперь ты всего лишь гоплит, рядовой моей центурии. Гоплиты не носят знаков различия, у всех одинаковая форма, и то, что ты капитан, учитывается только при начислении тебе денежного довольствия. Которым ты, к слову, сможешь воспользоваться только, если будешь неукоснительно соблюдать все мои приказы. Здесь ты не капитан, здесь ты гоплит Таганцев. Неподчинения, неповиновения, я не потерплю. Ни малейшего. Особенно на передовой. Пресеку сразу же, на корню. Чуть что такое – сам лично пущу в расход. По обстоятельствам. Уж лучше ты, чем из-за тебя кто-то другой погибнет. И постарайся уяснить, что не в тебе лично дело, а таков закон, и он касается всех. Мы на войне, с которой все желают вернуться домой, поэтому ты должен организовать себя и свою жизнь в легионе так, чтобы не подставлять других. Здесь все держится на доверии, на чувстве плеча товарища по оружию, мы прикрываем друг другу спину, и этот обычай сберегает нам жизнь. Но доверие нужно еще заслужить. Это понятно?
– Так точно, господин старший лейтенант! Проблем не будет. Принцип мне известен: ты начальник, я – нет. Вообще, я не за звездами сюда приехал.
– Правда, что ли? А зачем тогда, если, говоришь, доброволец?
– Доброволец, так точно. Родину защищать желаю.
– Родину? Родину да, защищать нужно. Если не мы, то кто, правильно? Ладно, считаем, отношения выяснили. Предварительно. Это важно было обозначить, чтобы не возникло недопонимания в самый неподходящий момент. Все остальное тебе тоже быстро станет понятно. В первом же боевом охранении. Теперь, слушай сюда. В нашей центурии, как и во всякой другой, кроме сдвоенной, имеется три взвода гоплитов, и как раз на днях третий взвод остался без командира. Незапланированные потери. А, между прочим, целый майор был, однако, я считаю, не справился. Займешь его место.
– Спасибо за доверие, господин старший лейтенант.
– Это не доверие. Как раз наоборот. По статистике взводные гибнут в пять раз чаще рядовых, так что заодно проверим, каков ты доброволец. Если повезет, тебе и нам, ты выживешь и станешь хорошим взводным.
– Ясно.
– Хорошо, что ясно. Это война, капитан, важно знать, кто чего стоит. А это можно выяснить лишь одним надежным способом. Ты же вышку кончал? Ромб у тебя на кителе, правильно, не бычий глаз? Вот. Как говаривал капитан Редькин, мой курсовой офицер, высшее образование ума не прибавляет. И он был прав. Но от себя добавлю, что оно все-таки предполагает его наличие. Так что, капитан, если ум у тебя имеется, ты и сам выживешь, и людей своих сохранишь. Ну, а если нет, станешь мертвым героем, как твой предшественник. Такова реальность. Естественный, так сказать, отбор в сжатой форме. Великий уравнитель в действии.
– Что еще за уравнитель?
– Великий. Вот ты, наверное, думаешь сейчас затаенно: мели, Емеля, а я все равно молодец и герой, раз сюда приехал, и я еще всем покажу. Правда состоит в том, что не ты покажешь, а Великий уравнитель приведет тебя к общему знаменателю, он, а не ты, высветит все твои качества, и даже то, что ты хотел бы скрыть. Имя этому алхимику Война. Ну, ты, конечно, тоже можешь подыграть ему, но лучше не надо. Лучше никакой инициативы, а просто реагируй на все адекватно. Ладно, пойдем, покажу тебе, где что, заодно и подчиненным представлю.
Разговор происходил в канцелярии центурии. Когда, раскрыв настежь дверь, они вышли в коридор, Докучеев оставил ее распахнутой.
– Никогда не запираю кабинет, разве что, если с кем-нибудь потолковать приватно нужно, вот как с тобой. А так – пусть видят, что я со всеми, и что у меня от них секретов нет. Хотя, конечно, есть, не может не быть. Но доверие, Таганцев, зависит от тысячи мелочей, потерять его легко, вернуть бывает невозможно. Я доверием своих бойцов дорожу, потому что и сам всякий раз должен полагаться на них. И полагаюсь. Я на них, они на меня. Ну, агитировать тебя больше не буду, жить захочешь, сам все поймешь.