Французский поцелуй

Дешанель побагровел.

– Мне наплевать, кто она, и в каких отношениях состоит с Мак-Дональдом! – вырвалось у него. Его глаза потемнели, стали почти совсем черными. – В конце концов, это конкурс скульптур, а не конкурс красоты! – Он провел дрожащей рукой по лицу. – Все это так несправедливо! Ведь и я вложил в свою скульптуру всю свою душу, все мастерство!

– Но тебе их не хватило. – Жан-Батист Кондорсе покачал головой, – И в этом и твоя вина, и твоя беда.

– Что же мне делать? – Клод Дешанель до боли стиснул руки. Неужели все его старания, все неимоверные труды, бессонные ночи – все насмарку?

– Послушай, Клод, а когда ты готовился к участию в конкурсе, ты что же, не думал, что у него будет лишь один победитель? – с сарказмом спросил Кондорсе.

Комок застрял в горле Клода. Он не нашелся, что ответить.

Жан-Батист Кондорсе небрежно откинул назад непокорную седеющую гриву своих волос и взял бокал вина. Смакуя, он сделал несколько глотков «Chateau La Lagune», стоившего безумных денег.

Дешанель смотрел в сторону. Внутри у него все словно омертвело от разочарования и обиды.

– Впрочем, учитывая то, что ты – очень даровитый скульптор и вместе с Мак-Дональдом вдвоем вышел в финал конкурса, опередив несколько десятков других мастеров, жюри совместно с городским советом Марселя решило предоставить тебе еще один шанс. И это – третья причина, по которой я согласился встретиться с тобой, – проронил член французской Академии. – Если ты снова соберешься с силами и сумеешь создать по-настоящему выдающуюся скульптуру, которая будет столь же талантлива, как и произведение Гленна Мак-Дональда, то ее установят перед зданием вокзала вместе с его изваянием. И тогда вы разделите призовой фонд в размере десяти миллионов евро. – Кондорсе поставил бокал на стол. – Но только при условии, что ты создаешь действительно потрясающую скульптуру!

Клод Дешанель сделал глубокий вдох. Голова его внезапно стала ясной, плечи расправились. Перед Кондорсе вновь сидел сильный, мускулистый человек, про которого говорили, что он управляется в бурном море с лодкой так же бесстрашно и умело, как и со скульптурным резцом в своей студии.

– Значит, моя судьба – в моих руках! – воскликнул он. – Клянусь, я сделаю это!

Кондорсе пристально посмотрел на него своим пронзительным взглядом, который не раз заставлял людей, участвовавших с ним в публичных дебатах на телевидении или в университетской аудитории, внезапно краснеть и лишаться полемического задора.

– Боюсь, здесь все зависит не от тебя, а от вдохновения, – медленно, точно произнося приговор, проговорил он. – Сумеешь ли ты каким-то волшебным образом обрести его – вот в чем вопрос!

В окно робко, почти стыдливо заглянули первые лучи солнца, откуда-то из-под самой крыши донеслась веселая песенка жаворонка, и Клод понял, что наступило утро. Он потер виски. Голова гудела – сказывалась бессонная ночь, полная бесконечных беспокойных раздумий. Он наклонился к книге великого французского скульптора Огюста Родена и прочитал строчки, которые становились все более отчетливыми и рельефными в разгоравшемся свете дня: «Оглядываясь назад, я невольно вспоминаю, что в основе каждого моего великого произведения лежала великая модель. Модель, которую точно посылала мне судьба, чтобы разбудить дремавшие во мне силы и позволить сделать то, что не удавалось никому другому. Мои модели ответственны за успех моих скульптур точно так же, как и я сам. Но ирония судьбы заключается в том, что мои имя знают все, а имена моих моделей порой знаю лишь я сам».

«Но ведь это то, о чем говорил Кондорсе! – пронеслось в голове Клода Дешанеля. – Мне надо найти модель, которая вдохновляла бы меня так же, как Родена. И как Гленна Мак-Дональда. И тогда я сделаю это!»

– Это вообще не проблема, – улыбнулся Мишель Дюкло. – У нас – самое лучшее модельное агентство не только в Марселе, но и на всем юге Франции. Клянусь, я вам покажу таких красавиц, один взгляд которых заставляет позабыть обо всем на свете. Вы можете лепить буквально любую, месье – и у вас получится самая прекрасная статуя в мире!

– Когда их можно будет посмотреть? – нетерпеливо спросил Клод Дешанель.

Директор агентства бросил взгляд на часы – усыпанный бриллиантами хронометр «Патек-Филипп»:

– К двенадцати часам дня они будут здесь. Но… есть одна проблема.

– Какая же? – нахмурился Клод.

Мишель Дюкло откинулся на спинку кресла.

– Я никогда не лезу в личную жизнь своих клиентов, – медленно произнес он. – Если бы я делал это, то давно вылетел бы из этого бизнеса. Но вы – слишком крупная фигура, чтобы не знать многого про вас, даже не занимаясь специально исследованием вашей биографии. И я знаю, что вы уже много лет живете с бывшей актрисой, ставшей ныне театральным модельером – и по совместительству вашей моделью. Я имею в виду Шанталь Тюренн. – Он поправил лежащие перед ним бумаги. Было видно, что чувствует он себя крайне неловко. – Мне известно, что вы всегда делаете свои скульптуры с нее. Это – ваш фирменный прием. Не будет ли она возражать, если я подыщу вам другую модель? Злить женщину – самое последнее дело, как говорим мы, французы. И не только мы…

Клод стал мрачнее тучи. Ах вот оно что… Да, похоже, весь Марсель знает, что он делает свои изваяния только с Шанталь. Но это, черт побери, не помогло ему выиграть конкурс! А сейчас он был готов идти до конца, невзирая ни на что. Это стало делом его чести как скульптора.

– Вы правильно делаете, месье Дюкло, что никогда не лезете в личную жизнь своих клиентов, – холодно проговорил он. – С Шанталь я разберусь сам. А от вас мне нужно только одно – хорошие модели!

– Тогда ровно в двенадцать, месье, – лишенным эмоций голосом проговорил Мишель Дюкло.

Без пяти минут двенадцать Дешанель вновь переступил порог модельного агентства, держа в руках блокнот для рисования и карандаши. Директор сам провел его к своему кабинету, широко распахнул дверь и отступил на шаг назад, любуясь произведенным эффектом.

Девушки и впрямь были исключительно красивы. Все как на подбор высокие и удивительно стройные, с тонкими, нежными, почти воздушными чертами лица, с грациозными руками и фантастическими талиями. Чуть заметно улыбаясь, они смотрели на Клода Дешанеля, которого окутал неуловимый аромат их духов, разнообразных, как цветы на летней лужайке, и ждали, чего он скажет.

Клод сжал в руках бумагу и карандаш:

– Пожалуйста, подходите ко мне по одной – я буду вас рисовать.

Девушки одна за другой начали подходить к нему. Он делал несколько беглых зарисовок, просил их повернуться, пристально смотрел на них в разных ракурсах, пытаясь представить себе, как они будут выглядеть в бронзе или в камне, записывал их имена и затем махал рукой: «Следующая!»

Девушки выглядели великолепно – и все же ни в одной из них не было того, что заставило бы Дешанель уверенно воскликнуть: «Мадемуазель, я выбираю вас!» В них была физическая прелесть, обаяние, женственность, все их движения были отточены и грациозны, и все же Клод ясно видел: когда он попробует передать это в металле или в камне, никто не замрет, пораженный тем, что он изобразил, никто не скажет, что его статуя – действительно великая, настоящий шедевр.

– Ну как? – посмотрел на него директор агентства, когда Клод закончил просмотр.

– Я буду думать, – промямлил скульптор, убирая свой блокнот. – Тут так много пищи для размышлений.

А про себя подумал: «Нет, надо поискать в каком-то другом месте. Иначе мне никогда не выиграть этот проклятый конкурс!»

– Вам надо было прийти к нам с самого начала, – даже немного укоризненно произнес Ален Бурдуа – невысокий толстяк с широкими плечами и объемистой грудью бывшего борца. – У нас – самый богатый банк данных на все женские лица, какие только существуют в природе. Причем, в отличие от модельных агентств, мы не делаем ставку на одних только абсолютных, эталонных красавиц. Ведь красавицы порой кажутся бездушными, какими-то холодными. А в кино это недопустимо. Поэтому у нас в базе данных имеются всякие женщины – и исключительно красивые, и просто обаятельные, женщины с интересной внешностью и не очень. Есть даже такие, кого можно на первых поверхностный взгляд назвать чуть ли не дурнушками. Главное – это то, что среди них обязательно найдется та, что сможет сыграть любую роль, подсказанную даже самой капризной фантазией режиссера. – Он откинулся на спинку кресла. – А скульптор, насколько я понимаю – это тот же режиссер-постановщик, только он работает с единственным актером, из которого и создает свою скульптуру. – Он выжидательно посмотрел на Клода.