Страница 15 из 49
Кто запер дверь в спальню Хелен Бейли? Зачем? Была ли она заперта мастер-ключом, который я впоследствии нашел на телефонной стойке? Ведь обычный ключ был внутри комнаты – на вырванной книжной странице, не так ли? Или Энтони Шарван заперся в комнате при помощи этого ключа? Имеет ли значение то, что Дот пошла за другими ключами? Или упоминание Вики о том, что несколько месяцев назад у Эвадны был мастер-ключ? И, раз уж речь пошла об Эвадне, вы заметили, что она осталась внизу, тогда как все остальные пытались отпереть дверь миссис Бейли? В это время у Эвадны Парнхэм была возможность перерезать телефонный шнур. Но она ли это сделала? И зачем?
Пусть это нарушает последовательность событий, но я должен отметить: хотя в комнату женщины вошли втроем, но тело первой увидела миссис Бейли. Она наступила на пулю, пошатнулась, и та укатилась из-под ее ноги. Она захотела посмотреть, что это было, увидела тело и завопила: «Батюшки! Что это?».
Как она сказала мне на следующее утро, сначала она подумала, что это манекен – как жестокое продолжение шутки с запертой дверью. А Дот, бедняжка, наклонилась, коснулась его руки, и ответила: «Мам! Он мертв. Он совершил самоубийство».
Почему все мы сразу же решили, что он пошел на суицид? Я не знаю. Возможно, от того, что наши интеллигентские умы более готовы принять суицид – трагичный и обескураживающий, нежели убийство. Значит ли это, что рассудок Эвадны Парнхэм превосходит наш? Она ведь первой поставила под сомнение версию самоубийства. На столь прямой вопрос следует ответить прямо. Эвадна Парнхэм не рассудительнее никого из нас.
Как ни прискорбно, но Освальд Флип отправился вызывать полицию, не успев услышать вопрос: «Откуда вы знаете, что это был суицид?». Также он не заметил пустого пространства между правой рукой покойника и окном – там должно было находиться оружие, но его там не было.
Здесь я сделал паузу в написании рассказа и позвонил узнать, как здоровье у моей знакомой. Мне ответили, что вряд ли стоит ждать полного выздоровления, я повесил трубку и посовещался сам с собой. «Что такое один детектив для издательского мира, переполненного детективами? – подумал я. – Стоит рассказать об отпечатке на наручных часах».
Я не видел этого отпечатка ни тогда, ни когда-либо после. Он оставался незамеченным, пока Линн Макдональд не обнаружила его. Тогда почему я решил предоставить его читателям? Сперва я рассудил, что поскольку сам я видел лишь размытый фотографический отпечаток ничего не значащей кляксы, то приведи я его хоть здесь, хоть в любом другом месте повествования, это может быть воспринято лишь как попытка запутать читателя. Это мнение было подкреплено, когда я обратился в полицию Сэтори-Бэй за разрешением на репродукцию фотографии и получил в ответ плохо скрытую усмешку. Мне сообщили, что фотография была уничтожена, так как не имела никакой ценности.
Ее можно описать, как маленький круг с лучами – наподобие того, как дети рисуют солнце, или маленького жука с причудливыми лапками на фоне из тонких полосок… боюсь, мне его не описать. Так что представляю вам собственный неумелый набросок, сделанный по памяти:
Да, он очень похож на ту фотографию. Без ложной скромности могу заявить: из-за четкости он даже сильнее похож на оригинал, чем та несфокусированная фотография. Вы можете заметить на нем еще один маленький круглый объект, а мы перейдем к рассказу о том, как Пол Кизи поднялся по лестнице и постучал в дверь.
Мы отклонили домыслы Эвадны Парнхэм об убийце-вентрологисте. Ее заявления о том, что он пришел домой слишком рано, не были рассмотрены, хотя позднее следовало разобраться с этим моментом. Ее разговорчивость в то время, как она якобы свалилась в обморок, может вызывать сомнения. Здесь я вынужден сделать неподкрепленное доказательствами утверждение или, вернее, предположение: за все это время ее притворные обмороки не обманули никого, кроме бедняжки Сары Парнхэм.
Дверь была открыта. Пол помешкал, вошел, и мы невольно увидели его горе,[27] и старый толстый Кадуолладер вмешался в дело, не дав как следует утешить мистера Кизи. Мы увидели горе и скорбь последнего. Мы заметили его почтительный, но импульсивный жест, когда он накрыл покрывалом тело друга. Он кратко пояснил свои действия: «Я воспитан проявлять уважение к ушедшим». И вскоре мы увидели, как его скорбь переросла в гнев. Вместо надгробных речей он стал задираться, затем спустился по лестнице, я пошел за ним, и присоединившись к остальной компании, мы ждали возвращения Освальда Флипа с полицейским и носилками.
Глава XIV
Не могу подобрать современного слова, а в старых добрых девяностых меня назвали бы «докучалой». Полицейская «скорая» с водителем ждала на дороге. Второй полицейский собирался при помощи Освальда Флипа передвинуть диванчик в другую часть комнаты и опустил носилки на пол, когда тучный Кадуолладер[28] выдвинулся и заявил, что теория самоубийства все еще не вполне обоснована.
Судя по реакции полицейского, он воспринял эти слова, как попытку обвинить коротышку Освальда Флипа во лжи. Так что я поспешил объяснить: когда мистер Флип покидал дом, все были уверены в суициде.
– Да? И когда же вы переменили мнение?
Я застенчиво упомянул, что нигде поблизости не видно оружия.
– Оружия? – переспросил он и, потерев затылок, недоуменно оглянулся вокруг, поясняя свою позицию: – Конечно, если бы он просто коньки отбросил, я бы мог просто забрать его у вас, ребята. Но если это убийство,[29] мне нужно привести сюда других парней. Со мной должен был прийти док Стайлс (он коронер), но они с женой отправились на рыбалку, и их не будет несколько дней. Он сделал меня заместителем или типа того… но я совсем не хочу брать на себя ответственность за расследование убийства.
– Кто-то предположил, что он мог обронить револьвер. Я имею в виду мистера Шарвана, – быстро пояснил я, увидев несчастный взгляд полицейского.
– Да, понимаю, – ответил он, присев на диванчик, и снова почесал затылок. – Никто ведь не убирал оружия?
Я решительно ответил, что никто не делал ничего такого. Полицейский вновь погрузился в молчание, и, наконец, у него появилась идея.
– Мы должны просто осмотреться вокруг, вот что скажу я вам. Понимаете, я ненавижу будить ребят в такое время – а вдруг он добровольно коньки отбросил. Им это не понравится. Мы просто посмотрим, ничего особо не трогая, и если он закинул куда-то оружие или упал на него, то что ж – я смогу действовать, не подымая шума.
Спустя пару минут, когда мы сдвинули окоченевшее тело, полицейский посоветовал:
– Когда появятся парни, мы не расскажем им об этом небольшом, но бесплодном обыске. Чем меньше говорить, тем лучше. Где телефон?
Думаю, что ни Освальд Флип, ни я не упомянули о проблемах с телефоном из-за того, что они показались мелочью по сравнению с чудовищностью всего остального, и мы об этом просто не подумали. А жаль, ведь пока полицейский не узнал о перерезанном проводе, он, кажется, воспринимал все как безумную фантасмагорию, устроенную жильцами только для его уничижения. В результате он потерял как терпение, так и расположение к нам. А до этого мы были… ну не друзьями, но хотя бы товарищами.
Его замечание по данному вопросу походило на высказывания леди Кроуиншенк, и его лучше не повторять. По его настоянию Освальд Флип снова отправился за тем, чтобы привести подкрепление и передать сообщение начальству.
Полицейский сел на ступеньках лестницы в холле. С этого места он молча наблюдал за нами. На фоне тишины мы вздрагивали от неожиданности, если он внезапно спрашивал: «А вы не торопились с вызовом полиции, не так ли?» – или же мы трепетали от туманности фраз, которые он бубнил себе под нос: «„А здесь есть пятнышко“, – сказал человек, протирая тарелку».
27
Из всех эмоций горе в первую очередь требует достоинства и уединения.
28
Он, то есть я, был единственным человеком, не соблюдавшим этикет и поднявшимся на второй этаж вместо того, чтобы оставаться внизу.
29
Здесь его голос прозвучал особенно зловеще.