Страница 25 из 40
И Дрозд, не удержавшись, всхлипнул. Любава обняла мальчика, тот зарыдал навзрыд.
— Пойдем, за мамку твою помолимся, прямо сейчас, — прошептала девушка, сообразив, что ее подопечного накрыл приступ тоски. — Пойдем, пойдем, тебе полегче станет, не сомневайся.
Она вытащила мальчика из конюшни, и они пошли в клеть-часовню в дружинной избе. Дрозд был некрещеным ребенком, но часто молился за мать христианку в церкви.
— Упокой, Господи, рабу Божию Елисавету и помоги сыну ее, Георгию.
А что поделаешь? Жизнь есть жизнь. Нет больше на земле ласковой и твердой Оллисавы. И нелегко живется ее сыночку без материнской ласки.
К концу панихиды, вычитанной Любавой мирским чином, мальчик успокоился и решил, что без этой свадьбы он обойдется. Зато мама осталась им довольна, теперь он это твердо знает.
«Со святыми упокой, Христе Боже, душу рабы Твоей Елисаветы…»
В дружинную избу Любава вошла как раз вовремя, чтобы прервать тягостный разговор между Творимиром и Харальдом насчет женитьбы на Ростиле. Харальд, судя по всему, жениться не собирался, а христианин Творимир не мог спокойно смотреть на разворачивающиеся перед его глазами события. Да и Любаве было тревожно из-за того, что Ростила назвала Харальда своим милым ладой. Как-то она переживет разлуку? Но Творимир был здесь единственным, кто мог порицать поступки их Старшого. Слишком уж многое связывало этих двух воинов.
— Ты зачем, леший, в болоте сидишь? — мрачно вопросил Творимир, направляясь к выходу. — Привык!
С этой присказкой он и вышел. Харальд молчал.
— Харальд, ты помнишь, что мы с Сольмиром завтра идем к святилищу?
— Что?
— Мы. С Сольмиром. Завтра. Идем. В святилище.
— Ну и хорошо, — наконец, включился варяг. — Дрозд узнал, что к зимнему солнцевороту в Муромле соберутся Велесовы волхвы со всей Руси. Ты выведаешь, где будет проходить священнодействие. Передадим Ярославу, и наше дело будет закончено. Можно будет…
— Можно будет уезжать? — Любава подумала о Ростиле.
— Да. После солнцеворота мы здесь не останемся, — холодно и отчужденно сказал Харальд.
Глава восьмая
В святилище Любава с Сольмиром выехали с утра пораньше. День был пасмурный, но светлый. Далеко проглядывались березовые рощицы с опавшей золотистой листвой. Неколебимой темно-зеленой громадой высились ельники.
— Ты можешь рассказать мне вслух по-гречески что-нибудь? — неожиданно спросил Сольмир, придержав своего коня, чтобы оказаться поближе к Любаве. — Какую-нибудь историю, вроде той, последней? Нас никто не услышит. Я буду переводить.
Любава бросила быстрый взгляд на своего спутника. Его голубые глаза сияли от предвкушения. Обычно в полутьме избы это не было заметно.
— Или тебе трудно на скаку?
— Да ничего особенного. Слушай. История о Вавиле.
— Только, пожалуйста, рассказывай полностью. Не надо ничего выпускать. Ты не понимаешь, наверное, но из самих историй мне понятно, что герои — необычные люди. А почему они ведут себя необычно, ты не объясняешь. Из-за этого все построение повествования проигрывает.
Не стоило Любаве упускать из вида то, что ее талантливый ученик, чуть более чем за месяц ставший понимать чужой язык, был опытным сказителем. Так можно и греческие сказания опорочить своим безграмотным сокращением. Вот ведь…
— Тогда, история о священномученике Вавиле, слушай.
И она принялась пересказывать историю настолько близко к тексту, насколько помнила. Множество слов ей пришлось переводить самой, но только один раз. Память у сказителя была исключительной, что и неудивительно. Опытные певцы и сказители обычно с одного прослушивания запоминали новую былину или новое сказание практически дословно.
— Невероятно, — тихо сказал Сольмир, останавливая своего коня. — Какие люди. Эти его ученики пошли на смерть, чтобы не разлучаться со своим учителем. Их же никто не заставлял. Неужели и вправду человеческие отношения могут быть такими… настоящими?
Он спрыгнул с коня. Любава последовала примеру своего спутника. Они стреножили коней и прошли к прекрасно знакомому Любаве болоту. Россыпи ярко-малиновой клюквы украшали побуревшие моховины.
Сольмир остановился и пристально посмотрел девушке прямо в глаза. Молча посмотрел. Любава отчаянно покраснела и виновато опустила глаза. Она как-то позабыла о цене за знание дороги к святилищу. Этой ценой станет обман хорошего человека, уже ставшего ей другом.
— Завязывай, — сдавленным голосом произнесла она. На глаза мягко легла плотная повязка. Сольмир сзади, придерживая ее за плечи, довел новгородку до начала трясины.
— Подожди и не шевелись. Впереди трясина.
Он ушел к сдвоенной осине, чтобы наладить переправу. Любава стояла, опустив голову. Ну а что делать? Это и называется «меньшее зло из всех возможных». Она даже здесь дружинница княгини Ингигерд и послух князя Ярослава.
Сольмир провел дружинницу по деревянному настилу и легко поднял на руки. Он не хотел, чтобы его подруга промокла в ледяной осенней воде сразу за трясиной. И от этой заботы у Любавы навернулись слезы на глаза. Повязка была многослойной, быстрое промокание ей не грозило. Сказитель поставил спутницу на ноги на пенек, вернулся на несколько шагов назад. Мостки нужно было убрать. Потом они шли по болоту, затем по лесу. Густому еловому лесу, пахнущему старой плесенью, прелыми листьями, диким зверьем.
— Достаточно, — произнес, наконец, Сольмир и остановил спутницу. Снял влажную от слез повязку с глаз, удивленно посмотрел на Любаву. И снова ничего не спросил.
— Сейчас я пойду вперед. Ты молча иди за мной. Я буду творить песни, открывающие путь. Не мешай. Поняла?
Любава кивнула, и они вышли из леса на открытое пространство.
Среди пожухлой травы в центре огромной безлесной прогалины возвышался высокий холм с четырьмя соснами наверху. Выложенная деревянными дощечками дорожка вела к высокой деревянной же ограде, расписанной изображениями огромных рогатых туров, стоящих на задних лапах и имевших грозный вид; и изображениями помельче, изображениями коров, овец, коз, собранных в стада. Все верно. Бог Велес чтился русскими людьми как покровитель скота. И на внешней ограде святилища он был изображен с рогами, копытами и хвостом, охраняющим стада животных.
Дорожка подвела к воротам в ограде, Любава подошла совсем близко к Сольмиру, положившему руки на створки ворот.
— нараспев произнес сказитель и открыл ворота.
Они молча миновали внешнюю ограду. Деревянная дорожка, поднимаясь по спирали, вела к внутренней ограде, тоже деревянной и очень высокой, но четырехугольной, не округлой, как внешняя ограда. У каждого угла стояли искусно вырезанные из дерева и покрашенные в черный цвет медведи, стояли на задних лапах со страшно оскаленными зубами. Продолжая шептать песни-заговоры, Сольмир открыл ворота во внутренней ограде, и тут Любаве внезапно стало плохо. Сказитель таки открыл путь, и его спутница теперь отчетливо ощущала себя находящейся под пристальным вниманием того, кому было посвящено святилище.
— Господи, помилуй!
Святилище оказалось огромным, четырехугольным. Бревна стен крепились непосредственно на стволах четырех мощных сосен, кроны которых уходили высоко в свинцово-серое небо. Мощные корни деревьев, частично освобожденные от земли, походили на огромные птичьи лапы с искусно вырезанной чешуей и когтями, сокрушения в черный цвет.
И уже поднимаясь вслед за Сольмиром в святилище, Любава сообразила, что лапы эти вовсе не птичьи.
Дракон! Существо из ее ночных кошмаров. Огромный черный крылатый дракон возлежал в капище внушительным полукругом. Его чешуя сверкала, выложенная серебром. Желтые сердоликовые глаза на страшной морде поблескивали в свете никогда не гаснущего огня, горевшего на жертвеннике. Если жрец хранитель допускал угасание огня, жреца убивали.