Охотники на Велеса

Ростила двумя руками взяла кружку с киселем, но руки так тряслись, что кружка чуть стукала о край стола, перед которым Нежатовна сидела с прямой спиной и высоко вскинутой головой.

— Сделаем так. Ты сейчас отправляешься домой. Потом тебя приходит навестить Любава. Потом я прихожу за Любавой, и мы с тобой встречаемся. Через день я иду свататься к твоему отцу.

— И еще вот что, Ростила, — вмешалась Любава, в отличие от Харальда живо помнившая Нежатовну в образе деревенской дурочки. — Ты должна встретить Харальда празднично убранная. Ничего особенного, конечно, но не надо позорить новгородцев. Ты должна так выглядеть, чтобы все поняли, почему это Харальд тебя так быстро выбрал. Хорошо?

Нежатовна кивнула и неожиданно начала краснеть.

— У тебя краски есть, ресницы, брови подкрасить? — мелочно уточнила Любава, — или я должна по дороге к тебе к твоим подругам заглянуть?

— У меня все есть, — тихо сказала Ростила. — Я всего-то два года дурочку из себя изображала. А до этого подкрашивалась. И одевалась нарядно.

— Договорились? — подчеркнуто мягко спросил Харальд. — Ты пей кисель. Или тебе помочь?

Ростила поднесла кружку к губам и залпом выпила.

— Ну теперь беги, жди Любаву.

Варяг через оконце проследил за девицей, бежавшей к калитке, подобравши подол.

— Значит, мы все же были на пути в святилище, — сказал он, когда калитка закрылась. — Но как же они ходят через болотину эту? А что она и вправду, похоже дурочку изображала?

— Ты не представляешь, как похоже. Блестяще!

Глава пятая

Через час Любава уже была в доме кожевенника. Свихнувшейся дочке для жилья была выделена клеть в холодной части дома. Пока дни стояли теплые, в этой комнатушке было довольно уютно. К приходу новгородки девица уже разложила на столике свои краски, достала бусы, височные кольца, браслеты, и сейчас копалась в сундуке, отыскивая подходящее платье. Густые, светлые и блестящие волосы окутывали всю ее фигурку. А фигурка у нее была впечатляющая, это Любава оценила, еще когда полоскала утопленницу в ручье. Впечатление производила скульптурная точность линий: округлая линия бедер без единого отклонения от геометрического идеала, высокая безупречная линия груди. Харальду предстояло увидеть товар лицом. Рубашку Ростила выбрала не льняную, а тонкую, из привозной узорчатой ткани. А для самых рассеянных обмотала бедра паневой так, чтобы больше никаких вопросов на тему, у кого в Муромле самая красивая фигура не возникало. Височные кольца девицы решили привесить медные с перламутровыми вставками, обруч, к которому крепилось все это тяжелое великолепие, тоже был медным. Брачная раскраска состояла только из утемнения бровей и ресниц, что совместно с раскосыми глазами придало Нежатовне какую-то своеобразную, степную красоту. Короче говоря, мимо таких девиц не проходят мимо, а оборачиваются, чтобы еще раз посмотреть.

Но когда преображенная Ростила, окутанная светлыми распущенными волосами, вплыла в избу с подносом в руках, то наибольшее потрясение выказал отнюдь не Харальд, для которого, как раз, старались, а папа-кожевенник, жена папы-кожевенника, и двое братьев, тоже кожевенников, находившихся в тот момент в избе. Харальд слегка поклонился девице, взял с подноса чарку медовухи, не спеша пригубил ее. Невозмутимо. А папа-кожевенник выронил из рук все кожевенные инструменты, которые разлетелись в разные стороны. Его супруга выронила из рук горшок, к счастью пустой, который раскололся с не меньшим шумом. Ростилины братья ничего не выронили, просто замерли с открытыми ртами. Харальд вернул чарку на поднос, медленно снял с пальца одно из серебряных колечек, глядя в глаза девице, опустил его в чарочку и улыбнулся, оценив по степени потрясения родных качество предыдущей игры своей «невесты». Девица скромно потупила светлые глазки.

Тогда все домочадцы пришли в себя и уставились… Куда? На Любаву они во все глаза уставились. Как по команде повернули головы и смотрели на нее так, что ей захотелось проверить, не позеленела ли она, или не почернела даже.

— Пойдем, Любава, я пришел за тобой, — все так же невозмутимо произнес Харальд. — До скорого свидания, уважаемые хозяева.

Любава молча поклонилась, вышла за порог, немного отошла от дома и только потом неудержимо рассмеялась, припомнив незабываемые выражения лиц славного кожевенника и его славной кожевенной семейки. Смеялась она так заразительно, что даже Харальд невольно улыбнулся. Полностью смысл увиденной картины, над которой она так беззаботно смеялась, дошел до новгородки только через несколько дней. А пока Любава, отсмеявшись, переключилась на решение следующего вопроса. С чего начать обучение Сольмира греческому языку.

Он пришел тем же вечером, нетерпеливый, весь в предвкушении предстоящих занятий.

— Вот что я хочу тебе сказать, — смущенно начала его учительница. — В Новгородской земле учат греческий в основном по богослужебным христианским книгам. Помнишь, ты говорил о целом мире, открывающемся знающему греческий язык? Но этот мир сейчас христианский. Понимаешь?

Сольмир кивнул с серьезным видом.

— Поэтому если кто здесь узнает о наших занятиях, нас попросту убьют.

— Конечно, если узнают, Любава, то нам не жить. Но не только потому, что греческий сейчас учат по христианским книгам. Ревнители традиций не принимают на дух письменность вообще. Не так давно и в Новгородской земле были сказители. Теперь их у вас нет. Вы едете к нам, учиться. Мы не совсем дураки, мы заметили. Как только народ становится грамотным, в нем исчезают сказители.

— И все же ты хочешь учиться грамоте, ты, сказитель?

— Да! — твердо ответил Сольмир. — Так всегда бывает. Чтобы увидеть новое, нужно оставить старое позади. Я согласен принести в жертву то, что я умею сейчас. Я не просто хочу, я мечтаю о новых знаниях. И если я откажусь от этой мечты, то в моей жизни никогда не будет настоящей радости.

Впечатленная его горячностью, Любава молчала.

— Но ты не бойся, никому и в голову не придет, заподозрить нас в изучении греческого языка, — внезапно усмехнулся ее ученик. — Подозрительность муромцев твердо прицеплена к их желудку и тому, что пониже пояса, как и их желания. Уж и не знаю, что должно случиться, чтобы их души расширились до того понимания, которого ты боишься.

— Тогда смотри, — Любава пододвинула к нему одну из выдолбленных и заполненных воском дощечек. — Ты сказал, что помнишь алфавит. Рисуй, что помнишь.

Сольмир ушел поздней ночью, уставший и слегка опьяневший от заполнившего его душу счастья.

Следующим вечером он снова пришел, и через день тоже. А в Муромле снова начались гуляния. На этот раз угощал город кожевенник Нежата, дочка которого чудесным образом исцелилась и даже обручилась с варягом — новгородцем. Любава отлично понимала жителей славного города. С поздней весны все лето и начало осени они работали с рассвета и до заката. И вот теперь, когда урожай был собран, расслаблялись и веселились. Она думала об этом, когда, выходя из избы Нежаты, заметила на тропинке к бане Харальда. В полном соответствии со своей ролью жениха он попытался поцеловать невесту. Та инстинктивно выгнулась, чтобы отодвинуться.

— Нет, Ростила, так не пойдет. Свою прошлую роль ты играла, как мне сказали, правдивее, — проговорил Харальд, одной рукой крепко удерживая ее за талию и зарывая пальцы другой руки в светлые пушистые волосы. — Ничего страшного не случится. Уж можешь мне поверить.

Любава даже испугалась. Ведь Ростила с ее страшным прошлым и с ее осведомленностью была опасна. Небольшая грубость со стороны Харальда, и муромка, выйдя из себя, может побежать жаловаться. Но она не побежала. Когда хрупкая девица прямо-таки повисла над землей, обхватив шею высокого варяга руками, Любава сделала несколько шагов вперед, чтобы их больше не видеть. Харальд, как всегда, знал, что делал. Наверное.

Новгородка вышла со двора кожевенника и стояла, размышляя о жизни, привычно ковыряя кончиком черевички доску мостовой, когда вдруг в поле ее зрения возникли знакомые мужские сапоги. Девица подняла взгляд и даже выпустила из рук прядку своей косы, которую до этого сильно дергала, забывшись. Перед ней с мрачнейшим видом высился Всеслав.