Четвертый кодекс

«Может быть, тогда развитие атлантических народов застопорится, а пережившая средневековый кризис без вторжения из-за океана Европа, как в моем романе, сама завоюет Атлантиду... Америку», - думал Евгений.

Мир его романа, конечно, мало чем лучше того, в котором он жил. Но, возможно, таков и был естественный ход истории. Здесь и сейчас Кромлех мог лишь предполагать это, но опирался на знание путей становления и упадка цивилизаций, и не только земных... Он ведь, в конце концов, был владыкой Гротов, пытаясь, преодолев «силу вещей», отдалить конец мира эгроси...

И был не один.

Кошка Лона! Лоона Агрийю!

Боль охватила его душу, он поспешно вернулся в покой, опустился на колени перед письменным столиком и написал: «Ты будешь один. Я не был один. Я плавал в воде. Она плыла со мной...»

А может, тот, другой Кромлех, уже встретится с ней к тому времени, когда прочитает это?..

Единственное, в чем он был уверен – что они встретятся. Потому что маршруты человеческих душ нерушимы, как законы движения космических тел.

Евгений на минуту вновь задумался, какое семантическое обозначение применить для имени Лоны. Вдруг он ощутил рядом чье-то теплое присутствие, и о его ногу потерлось маленькое существо. Раздалось довольное мурлыканье. Его ягуарунди Аська соскучилась по хозяину и нашла его в привычном месте.

Кромлех погладил кошку, усмехнулся и уверенно вывел: «Ягуарунди-женщина, ее зовут Женский грот».

Кошка Лона... Впервые он назвал ее так здесь, в Чичен-Ице, перед тем, как они прошли Нэон-гоо – века и вселенные отделяли его от того дня. Она доверяла ему полностью, ничего не зная о Мембране и Прохожих. А он мог лишь надеяться, что они выживут – оба. И понял, что не ошибся, лишь когда они прорвались через перетасовавшие клетки их тел потоки космических энергий и оказались в пасти Аади-Иаасси – на смертоносной поверхности Марса.

Он не мог знать, что возник там почти сразу после того, как его предшественник покинул Эгроссимойон. Однако, видимо, «бусины» его личности какими-то неведомыми путями обменивались информацией – задыхаясь, он уверенно оделся в валяющийся тут же скафандр Кромлеха Первого, не запутавшись в функциях нового тела. И он одел Илону в лежащий тут же скафандр самки, принесенной в жертву. Конечно, все происходящее было для него глобальным потрясением, но он отодвинул его на край сознания, понимая, что сейчас его обязанность – выжить и спасти девушку.

«Она отдала мне свою одежду...» - возникла в его сознании чужая мысль, и Евгений понял, что это первая мысль Илоны в теле эгроси. И еще понял, что стоящие вокруг странные существа, одним из которых он теперь стал, слышат и слушают их.

Кукулькан опять отложил кисть и поднял глаза к Марсу. Теперь он наверняка совсем уж безжизненен. Когда он уходил оттуда, цивилизация умирала – она не протянула бы миллионы лет. Теперь Гроты замерзли, все живущее там погибло. Лишь Аади-Иаасси, словно вечный часовой, с наполовину мертвым ликом предстоял пред взирающим на него Аделинаам, да застыла рядом с хозяином шаловливая агри. Как и вся планета, и ее народ, они стали лишь космическими символами, предостережением и уроком для иных разумных существ.

«Хорошо бы нового меня занесло в другие эпохи Эгроссимойона, - подумал Кромлех. – Может, даже до Дня гнева. Интересно, кем бы я был?.. И что бы тогда случилось?..»

Мысль была бесплодна, и он отставил ее – надо было закончить кодекс. Он называл свое письмо именно так, как назовут рукописи майя ученые будущего. Таких кодексов было очень мало: их жгли безжалостные тольтеки и уничтожали условия тропического леса, потому каждый ценился на вес золота. Но его личная история, тесно переплетенная с историей человечества, словно вокруг точек сборки, группировалась вокруг трех рукописей. «Поучения Кукулькана», дошедшие в списках лишь потому, что тольтеки воздавали ему божественные почести. Кодекс безымянного синайского монаха, описавшего конец истории Кукулькана. И роман «Человек с кошкой».

Получается, он пишет сейчас четвертый кодекс?..

Только вот мир не вертится вокруг его великолепной личности – Евгений понял это будучи в шкуре Благого. Да, наверное, интуитивно понимал гораздо раньше.

Звезды и планеты расплывались перед его глазами, исчезали. На их месте являлось гигантское Лицо, перед которым лик Аади-Иаасси, да даже и огненный образ Аделинаам были лишь незначительными пятнышками.

Кукулькан положил руку на обнаженную грудь, где был вытатуирован крест. Если есть во вселенной инструмент, способный остановить мир, восстановив нормальное течение бытия, то это он. Удивительно, что Кромлех осознал это в мире, где вместо креста – прямая, а священный символ той же по сути религии – трезубое Копье...

Он так и не узнал, воспринимали ли его эгроси как отдельную от предшественника личность, или как единую, или им было все равно. Это не столь важно. Он быстро понял, что Кромлех Первый ушел отсюда в момент кризиса общества Гротов. Все это очень напоминало ситуацию в Риме времен Цезаря – только вот Цезаря тут не было. Стремление к власти было не в чести у эгроси – особенно после Дня гнева. Но при этом они понимали ее необходимость. А предшественник просто не знал, что паломничество и жертва в развалинах Аделин-виири были частью его инициации – с тем, что он может возглавить Гроты и спасти эгроси от надвигающейся катастрофы.

Не в характере эгроси было рассказывать такое, да и даже внятно оформлять эту мысль телепатически. Их фаталистичный взгляд на мир предполагал, что сбудется то, чему суждено.

Сбылся второй Благой в паре с Благой, и Гроты приняли их. Не без борьбы – оппозиция имелась и там. Едва разобравшись в ситуации, Кромлех включился в поток здешних событий. Зачем – он и сам не очень хорошо понимал. Может быть, его терзала жалость к жизни и культуре разумных существ – ведь он пришел сюда из погибающего в огне мира...

Надо думать, примерно то же самое испытывала и его Благая. Ей, конечно, было гораздо тяжелее, чем ему – он хотя бы частично подготовился к подобным метаморфозам. Но ее сущность Прохожей – а она, конечно, была ею – помогла ей встроиться в чуждый мир и принять свое предназначение в нем.

Хотя, может быть, это просто была любовь...

Но, пожалуй, главное, что побуждало их здесь к действию – осознание присутствия грозного противника. Кромлех столкнулся с таинственным Хеэнароо и опознал в нем старого знакомого – часть циклического существа, членом которого был и земной Дельгадо. А в целом они являлись воплощением того, что сами называли Орлом – призрачной сущности, лицедействующей пустоты, пожирающей души. Она была везде – и нигде.

Кромлех не боялся видящих – они не смогли одолеть его на Земле, и на Марсе у них не получится. Они были для него лишь... да, мелким тираном, чья непреложная власть на поверку иллюзорна. Таковым, собственно, был и сам Орел, оформляющий эти образы пустоты в подобия существ-марионеток.

Хеэнароо и его дубли, хоть и старались, никак не могли нарушить путь Благих. Но были еще и развоплощенные – «подвески на бусах». Прохожие, игравшие роль богов на Земле, а на Марсе ставшие бестелесными скитающимися сущностями, служили печальным примером того, что может случиться с заплутавшими на магических дорогах смертными. Они были жутки, но безобидны – Благой пару раз столкнулся с тем же Болон Йокте (здесь его звали, конечно, иначе, но его имя не имело больше никакого значения), и не испытал ничего, кроме жалости и страха впасть в такое же состояние. Этот «приносящий несчастье» теперь сам был воплощенным несчастьем...

Они были не живыми и не мертвыми, и их неопределенный статус означал, что на реальность они не могли оказать никакого влияния. Но положение менялось, если за ними начинали следовать живые существа. Тогда они становились сильны и обретали власть вмешиваться в ход реальных событий. Эти были опасны.

Такой была Мать Тишины – Тайишаиш, Прохожая, в области майя именуемая Иш-Таб. Женщина-петля, побуждавшая людей убивать себя и переносившая их души в мир иной, а на эгроси насылавшая еще и трагическую любовь, равную по их понятиям суициду. Благой подозревал, что людям она была известна не только на Юкатане, и носила иные имена, но он не желал разбираться в этом...