Страница 8 из 73
Гауэйн долго смотрел на написанное. Эдит не хотела детей? Но что, черт возьми, она делает целыми днями, если у нее нет времени на детей? Он вполне готов иметь детей сейчас. Его сводной сестре Сюзанне пять лет, и ей не помешает иметь племянников.
Более того, и через пять лет работа по управлению поместьем не станет легче.
С другой стороны, следующий абзац ему нравился:
«Уверена, что Ваши обязанности многочисленны и тяжелы. Предлагаю днем не обременять друг друга своим обществом. Я заметила, что многие ссоры и раздоры в семье происходят от навязчивости одного из супругов. Прошу не считать мое предложение оскорбительным. Поскольку мы совсем не знаем друг друга, я просто предлагаю один из рецептов счастливого брака».
Тут Гауэйн с ней согласен. Но это немного отдает пуританством. Нет, более чем. Все же если бы он захотел написать нечто подобное, – чего никогда не сделает, поскольку было что-то неприятное в том, чтобы излагать это на бумаге, – вполне вероятно, что сам вставил бы этот абзац. Или что-то в этом роде.
Но именно последняя часть письма вызывала желание ощериться и зарычать, словно на бесцеремонно вторгшегося в свой дом безумца.
«Наконец, я хотела заметить, что очень ценю манеру, в которой Вы разделались с процедурой ухаживания. Хотя сначала я была удивлена, но по размышлении должна сказать, что уважаю Ваше здравомыслие в подобных вещах. Полагаю, Вы разделяете мое мнение о браке: это контракт, выполняемый ради продолжения благородного рода и благоденствия общества в целом. Это праздник, который следует уважать и которым можно взаимно наслаждаться. Но не стоит выставлять напоказ чрезмерные эмоции. Я сама терпеть не могу конфликтов в доме. И считаю, что мы можем избежать множество неприятных сцен, спокойно объяснившись друг с другом, перед тем как принести обеты».
Короче говоря, Эдит не любила его, не собирается любить и считает, что любовь в браке – ненужная роскошь.
Ярость, которую Стантон испытывал, была совершенно неуместной и неприличной. Ведь это он отбросил мысли об ухаживании, закрыл дверь гостиной, полной мужчин, и фактически подкупил ее отца, ради того чтобы тот отдал ему руку дочери.
Но тем не менее чувствовал себя оскорбленным.
Нет. Не оскорбленным. Взбешенным. Оскорбление – это для жалких людишек, чьи чувства легко ранить. Но его чувства не мог ранить никто.
А Эдит еще не закончила:
«Буду крайне благодарна, если Вы ответите на письмо. Уверена, у Вас найдутся свои просьбы, и я готова их рассмотреть».
«Готова их рассмотреть?!»
В груди вырос огромный ком ярости. Она считает, что Гауэйн опозорит свои брачные обеты, взяв любовницу? Намерена рассмотреть его просьбы?!
И она вообразила, что он будет о чем-то просить? Он чертов герцог! И не просит, а приказывает!
Гауэйн почти никогда не выходил из себя. Вскинутой брови было более чем достаточно, чтобы усмирить любого, вселить сознание того, что в руках герцога – его судьба. Ему стоит сказать лишь слово, и человека бросят в тюрьму. Не то чтобы он был на это способен, но у него была власть, заставлявшая повиноваться.
Выражение ярости – орудие тупое, и такое же неуклюжее, как и ненужное. И Стантон прекрасно сознавал, что в тех редких случаях, когда терял терпение, мог наговорить много того, о чем позже жалел.
К несчастью, это был именно такой случай: гнев бросился в голову. Письмо леди Эдит было крайне неуважительным к его персоне, титулу и предложению выйти замуж.
Гауэйн сел за письменный стол и выхватил из стопки листок бумаги для писем. Ткнул пером в бумагу, разрывая ее.
Он предложил сделать леди Эдит герцогиней. Не просто герцогиней, а герцогиней Кинросс! Один из самых старых, самых уважаемых в Шотландии титулов, который никогда не принадлежал англичанке. Никогда!
Может, для этого были веские причины.
Он взял другой листок и начал писать.
«Леди Эдит!
Возможно, во мне говорит шотландец…»
Нет. Он не хотел, чтобы она чувствовала себя неловко из-за его несчастной национальности. Это не ее вина. И поскольку это его идея – связать судьбу с благородным английским семейством, – не стоит придираться к ее происхождению.
Гауэйн глубоко вздохнул. Нужно сохранять чувство юмора. Его невеста казалась девушкой практичной, с юмором сони, но он так и не спросил ее, наслаждается ли она жизнью. Просто взглянул в темно-зеленые глаза и пообещал ее отцу долю имущества, достойную принцессы.
Должно быть, он жестоко ошибся, но сейчас уже слишком поздно. Он сам полез в эту ловушку, обручившись с угрюмой, злобной, узколобой детоненавистницей.
Но тут Стантон представил изгибы ее фигуры и эти глаза… и разом приободрился. Может, им следует держаться подальше друг от друга, если не считать постели.
Стараясь думать только об этом, он снова взялся за перо:
«Леди Эдит!
Благодарю Вас за письмо. Откровенно объяснившись, Вы оказали мне честь. Позвольте изложить, чего я ожидаю от этого брака.
1. Я намереваюсь каждую ночь осуществлять право мужа в Вашей постели, пока нам не исполнится по девяносто лет… в крайнем случае восемьдесят девять.
2. Похотливая стрелка часов шотландца всегда стоит на двенадцати. Короче говоря, я буду прерывать Ваши дневные занятия только ради одного.
3. Я возьму любовницу, когда Вы возьмете любовника, не ранее того.
4. Дети рождаются по воле Божьей. Я не собираюсь надевать на свои интимные места свиную кишку, если Вы предлагаете именно это.
5. Мне интересно знать, Вы в своем уме? Брачный контракт подписан, так что мой вопрос – это не мольба о свободе. Однако можете считать его выражением искреннего любопытства».
Гауэйн впервые писал в столь язвительном тоне, поскольку у герцога редко выдается случай писать иронические послания кому-то, кроме самых близких.
Собственно говоря, граф Чаттерис, на чью свадьбу он скоро отправится, был одним из немногих, кто обращался к нему по имени. Они стали друзьями в основном потому, что не любили привлекать к себе внимание. Много лет назад, когда отец Чаттерис был жив и часто вытаскивал его на летние домашние приемы, на которых детям для взрослых приходилось разыгрывать сценки, он и Чаттерис играли деревья, которые двинулись на Дунсинан и испугали Макбета. С тех пор они безмолвно согласились, что находят друг друга вполне выносимыми.
Стантон подписал письмо полным титулом: Гауэйн Стантон из Крэгивара, герцог Кинросс, вождь клана Маколеев. Потом он взял воск, которым почти никогда не пользовался, и запечатал письмо герцогской печатью.
Получилось впечатляюще. Отлично.
Глава 6
Отец и мачеха Эди, очевидно, помирились: отношения из ледяных перешли в прохладные.
– Он по-прежнему не спит со мной, – призналась Лила несколько дней спустя за вторым завтраком. Граф должен был присоединиться к ним, но так и не показался.
Эди вздохнула. Ей не нравилось обсуждать интимные забавы отца, но кому еще может исповедаться бедняжка Лила?
– Все та же проблема? Считает, что в свободное время ты отдаешься Грифису?
– Он сказал, что верит мне насчет Грифиса. Но, как ты заметила, этот факт не побудил его ночевать дома.
В комнате появился Вилликинс с маленьким серебряным подносом для писем.
– Прекрасно! – обрадовалась Лила. – Полагаю, это приглашение на вечер к генералу Ратленду. Миссис Блоссом сказала, что будет рада видеть меня в своей ложе.
– Письмо для леди Эдит, – объявил дворецкий, обходя вокруг стола. – Завтра грум вернется за вашим ответом.
Эди взяла письмо, оказавшееся посланием от герцога на толстой бумаге, пахнувшее золотыми соверенами и запечатанное толстым сгустком красного воска.