Однажды в замке

– Я не бесстрашна.

– Большинство английских леди побоялись бы выйти за незнакомца и уехать в дебри Шотландии. Твой герцог не мямля. И все же ты ничуть не боишься вашего брака или Гауэйна, не так ли?

– Мне, возможно, следовало бы бояться. Сегодня я подумала, что чувствую себя так, будто вышла замуж за торнадо.

– Но ты ведь не боишься его, верно?

Эди проницательно уставилась на мачеху.

– Как я могу бояться его, если выросла с отцом? Отец притворяется человеком холодного логического рассудка. Но он на самом деле – сплошные эмоции.

Лила выпрямилась, продолжая раскачиваться.

– Ты тоже так считаешь? – вздохнула она и прислонилась щекой к спутанным волосам Сюзанны.

Разговор закончился, и Эди прокралась назад по каменным ступенькам, и прогулялась по саду. Потом она взобралась на холм и пошла той же тропинкой к открытым воротам замка. Тут она остановилась и оглянулась на башню. С этой высоты та выглядела приземистой.

Гауэйн верно поступил, сохранив ее. И им действительно нужно серьезно поговорить. Эди должна признаться мужу, что притворялась, будто получала наслаждение. Однако если она осуществит идеи Лилы насчет романтического вечера, возможно, и признаваться не придется. Десять дней прошло с тех пор, как они пытались в последний раз, и Эди надеялась, что больше больно не будет.

Так или иначе, притворяться ей не придется.

В тени стены рос бутень одуряющий. Стебли были очень длинными, росли вбок и переплетались друг с другом, образуя облако нежных белых цветов.

Эдит встала на колени и принялась собирать цветы, пока не набрала целую охапку. Они совсем не походили на цветы, купленные в лондонском Ковент-Гардене, с прямыми стеблями и ровными лепестками. Эти были буйными и дикими. Ее первые шотландские цветы.

Сначала Эди думала, что они не пахнут, но, если поднести их совсем близко к носу, ощущалась легкая сладость.

В последний раз оглянувшись на башню, она встала и прошла через ворота. Что теперь делать? Эди не так храбра, как считает Лила. Будь она храброй, сразу призналась бы во всем Гауэйну, ведь проблема кроется в ее неудачах.

По вестибюлю шел Бардолф, направляясь, вне всякого сомнения, в кабинет герцога. Остановившись, он сказал:

– Это не цветы, ваша светлость. Это сорняки.

Эди позволила молчанию затянуться ровно настолько, чтобы дать понять, что он переходит границы.

– Я была бы очень благодарна, если бы вы послали ко мне горничную с несколькими вазами. Я буду в своей спальне. О да, Бардолф, мою комнату нужно полностью обставить заново.

Он поклонился так скованно, что спина походила на столешницу.

– Я позову мистера Марси. Он заведует всеми нововведениями в замке.

– Так это мистер Марси распорядился устроить желтую комнату, голубую комнату и так далее?

– Да, ваша светлость.

– В таком случае он не годится. Уверена, вы сможете найти кого-то еще. Спасибо, Бардолф.

Эди начала подниматься по лестнице, наблюдая, как маленькие белые цветочки задевают ее одежду и падают на землю. Оказавшись в комнате, она сумела засунуть цветы в вазы, хотя стебли гнулись и изгибались в различных направлениях. Зато они привнесли нечто неординарное в стерильную голубизну комнаты.

Мэри вынула из сундуков всю одежду госпожи. И похоже, познакомилась с учителем французского, на которого теперь возложили обязанность обучать Сюзанну и музыке.

– Красив, как картинка, – трещала Мэри. – Длинные, связанные сзади волосы. Он сын маркиза, по крайней мере, так говорят.

Горничная умело сложила нижнюю юбку с оборками.

– Ему вообще не следовало работать. Тем более жить здесь на жалованье у шотландского герцога, чтобы учить музыке пятилетнюю девочку. Никто не думает, что мисс Сюзанна научится даже петь, не говоря уже о том, чтобы играть на инструменте, ваша светлость. Она злобная маленькая ведьма. Говорят, нарочно проливает молоко, чтобы позлить нянек. Что вы наденете к ужину?

– Платье цвета морской волны.

Эдит оставила все белые платья в Лондоне.

– Настоящая чесуча, – прошептала Мэри, благоговейно вынимая вечерний костюм. – Ваши волосы просто кошмар. Я снова подниму их и перевью жемчужными нитями.

Эди вздохнула и села. Целый день потерян.

– Завтра я буду репетировать все утро, – сообщила она Мэри. – Чтобы после завтрака меня никто не прерывал.

Горничная кивнула.

– Его светлость сказал, нужно поставить у вашей двери лакея, чтобы вас не тревожили.

– В этом нет нужды. Я буду играть в башне.

Мэри наморщилась.

– Бардолф сказал, что к башне никому нельзя подходить.

Она принялась расстегивать платье госпожи, а Эди все время смотрела на цветы, думая о том, что их согнутые под разными углами стебли напоминают изысканные музыкальные мелодии. Словно за стенами замка росла дикая, вольная музыка Шотландии…

Глава 30

Ужин обернулся кошмаром.

Эди и француз смеялись над сплетнями Лилы, которые Гауэйн находил довольно грубыми, хотя и не граничившими с откровенной вульгарностью.

– Судя по тому, что я слышала, – рассказывала Лила, – быть замужем за лордом Садихемом – все равно что быть христианкой, брошенной в Колизей на съедение огромному тигру. То есть, по моему мнению, он абсолютно примитивен. Бешеный. Я как-то была на званом обеде, где он при всех обвинил жену в том, что она влюблена в священника. Она всего лишь завела разговор с архиепископом Кентерберийским, и все, кто встречался с ним, знают, что нужно быть истинно преданным церкви, чтобы находить его привлекательным.

– Странное, необыкновенное и весьма агрессивное обвинение, – добавила Эди.

– Я тоже так считаю. Как выяснилось, леди Садихем позволила уважению к священничеству взять верх над моральными принципами, потому что несколько месяцев спустя исчезла с местным викарием, и, по последним сведениям, оба отправились в Америку, где, я думаю, обрели счастье.

Гауэйн не сумел изобразить хотя бы слабый интерес, тем более что на сердце тлели угли, а горечь пленкой затянула рот и глотку. Стоило только бросить взгляд на вошедшую в комнату Эди, платье которой подчеркивало линию ног и воздавало должное ее грудям взрывом оборок и лент…

А она повернулась к нему, улыбаясь. Быть женатым на Эди – все равно что броситься в бурное море. Один момент она была необъяснимо уклончива и недостижима, а в следующий – оказывалась в пределах досягаемости. А порой ее темно-изумрудные глаза были настороженными… Но тут Эди отвернулась, чтобы поздороваться с Лилой, и все, что теперь Гауэйн мог видеть, – изящный изгиб щеки жены.

Он впервые задался вопросом: может ли безумие быть наследственным? Что, если его отец испытывал нечто подобное к его матери, и, когда она сбилась с честной дороги, у него не осталось иного выхода, кроме как напиваться до беспамятства и спать с девицами из кабачка?

Хотя Эди, конечно, никогда ему не изменит. И все же Гауэйна терзало предчувствие, что он не сможет удержать ее рядом. Эди просто закроется в комнате – возьмет виолончель и исчезнет из его жизни.

Нет, это не значит, что Стантон хочет отобрать у нее инструмент. Но он не мог задушить в себе грызущую ревность. Гауэйн жалел, что его жена – музыкант. Если бы она была обычной женщиной, леди Эдит – молодой леди, которую, как ему казалось, он встретил на балу у Гилкристов: добродетельная, скромная девушка, которая не скажет лишнего слова.

«Но тогда она не была бы Эди», – осознал Гауэйн со вздохом.

Он сидел во главе стола, где сиживал его отец миллион раз, и молча наблюдал, как Эди и Лила обмениваются шутками с Ведреном, скрипачом. Этот человек, предположительно, родственник графа де Жанлиса, который, по слухам, встретил свою смерть на гильотине. Граф был, кажется, его дедом. И поскольку Ведрен к ужину облачился в черный бархат, очевидно, сумел вывезти из Франции кое-какие фамильные драгоценности.

Лила привлекла внимание Гауэйна выразительным взмахом руки.