Однажды в замке

Он был воплощением цивилизованности, культуры, отполированной до блеска. И одновременно в глубине души он был настоящим дикарем, абсолютно нецивилизованным.

А ведь Гауэйн еще молод. Если он таков в двадцать два года, то, когда ему исполнится сорок, он будет править Шотландией. Или всеми Британскими островами… если бы на пути не стояла наследственная монархия. Его словно окружала атмосфера завораживающей, сдержанной силы. Мужчины пойдут за ним куда угодно, как, впрочем, и женщины.

Эди пригубила вина. Она как будто вышла замуж за тигра. И даже если тигр прячет когти, это не означает, что не выпустит их в любую минуту. Немного стыдно признаваться, что здравомыслящая молодая леди, которая в силу воспитания считала музыку верхом цивилизации, тает от восторга, видя оттенок дикарства, льнувший к ее мужу.

Даже после ужасов вчерашней ночи стоило только взглянуть на него, чтобы ощутить между ног расплавленную мягкость. В то же время она считала очень странным, что от людей, едва друг друга знающих, ждут, что они станут спать в одной постели, не говоря уже о том, чтобы заниматься всеми теми вещами, которые, возможно, они и проделают снова.

– Не думаешь, что странно жениться на едва знакомой женщине, да еще и обедать с ней? – спросила Эди.

День был утомительным, так что она поставила локоть на стол – будь прокляты манеры – и подперла рукой голову, чтобы не слишком явно глазеть на Гауэйна. Он просто роскошный мужчина, ее муж!

– Не вижу ничего странного, – заметил он. – Я чувствую, что знаю о тебе все самое важное, и этого достаточно.

Ей не нравилось думать, что он за несколько минут успел понять ее. Но если быть справедливой…

– Ты рассказал мне о родителях, – медленно выговорила она. – И ты видел меня играющей на виолончели, так что мы оба, возможно, знаем друг о друге самое важное.

Гауэйн свирепо хмурился, и в этот момент очень походил на ее отца.

– Мои родители меня не характеризуют, – отрезал он.

Может, он воображал, будто на нее подействует его холодный тон? Но Эди выросла на боксерском ринге. И если не бросалась на врага, подобно Лиле, еще не означает, что ее можно запугать.

– Что же тебя характеризует? Твой титул?

– Нет.

– Что же тогда?

– Нельзя охарактеризовать человека одним-единственным качеством.

Нужно быть справедливой: Гауэйн держал себя в руках куда лучше ее отца.

– Ты можешь быть музыкантом, но это еще не определяет тебя как человека.

Эди была уверена в обратном, но рано или поздно он все равно обнаружит ограниченность ее ума.

– Какие же качества характеризуют тебя помимо твоих родителей или твоего титула? – спросила она выпрямляясь.

– Не думаю, что этот разговор следует вести в присутствии слуг, – сухо процедил он.

Эди вскинула брови.

– Гауэйн, слуги окружают нас за каждым обедом. Неужели мы никогда не сможем вести интересную беседу за едой?

Теперь он по-настоящему рассердился, что показалось ей интересным. Эди улыбнулась ему, потому что дразнить тигра – очень забавно. Ей действительно нравился муж. Мало того, она постыдно подвергалась сильнейшим эмоциям, которые, если не держать себя в руках, так испортят ее жизнь, что все несчастья Лилы будут казаться чем-то вроде супружеской гармонии.

Стантон не ответил на вопрос жены и, возможно, посчитал, что она просто проглотила упрек. Но ничего подобного!

– Когда мы сможем поговорить? – повторила она. – Когда ты не работаешь, мы сидим за столом. Или лежим в постели.

Его губы были плотно сжаты. За годы жизни со вспыльчивым отцом, Эдит заметила, что графу часто требуется день-другой, чтобы принять ее замечание или предложение. Возможно, с Гауэйном происходит то же самое.

Она ослепительно улыбнулась.

– А пока ты, может быть, немного расскажешь про угрей?

Уголок губ Гауэйна дернулся.

– Должен ли я понять это как альтернативу: отпустить лакеев или обсуждать угрей?

– Я могу пуститься в подробную лекцию об очаровательных прелюдиях Доменико Габриелли, написанных с целью подчеркнуть мелодические возможности виолончели.

Улыбка стала чуть шире, и Эди подумала, что сумела доказать свою правоту.

– Мы можем приберечь Габриелли на завтра.

Она взглянула на лакея, который выступил вперед, чтобы выдвинуть ее стул.

Гауэйн поднялся и подошел к жене.

– Ты, должно быть, устала.

По правде говоря, она действительно устала, но не играла ни вчера, ни сегодня, и пальцы начинали подергиваться.

– Я должна поупражняться, – пояснила Эдит.

Гауэйн взял ее под руку, и жар прострелил ее тело. Даже голова немного закружилась.

– Ты будешь репетировать час? – спросил он, когда они выходили из комнаты. В лице не было и тени чувственного тепла, от которого ее ноги слабели.

– Два часа, – ответила она, решив, что не станет пренебрегать инструментом только потому, что так сильно наслаждается поцелуями мужа.

Стантон кивнул Бардолфу, маячившему в коридоре.

– По-моему, у нас есть время пересмотреть планы относительно рудничного концерна. Я присоединюсь к вам в гостиной. Дживз тоже там будет.

Бардолф исчез в гостиной, и они на минуту остались одни.

– Ты придешь ко мне в комнату ночью? – прошептала она.

– Да.

По телу снова разлился приятный жар. Эди увидела тигра в его темных глазах. И хотя она немного боялась, в ней снова расцветала надежда.

Гауэйн словно прочитал ее мысли.

– Ты больше не девственна, – напомнил он, целуя ее руки. – Сегодня ночью все будет по-другому.

В его голосе звучало обещание, и она задохнулась от восторга. Он, должно быть, прав. Эди чувствовала себя так, словно стоит ей встретиться с ним глазами, как странное ощущение пустоты внутри становится сильнее.

– Не смотри на меня так, – прорычал он. – Черт возьми, Эди! Ты сама хотела играть на виолончели.

Эдит надулась, наслаждаясь блаженным женским удовольствием, – чрезвычайно приятно наблюдать, как его глаза не в силах оторваться от ее нижней губы.

– Я действительно хочу поупражняться, но…

Она подступила на шаг, и Гауэйн прижал ее к себе. Эди уткнулась носом в его камзол.

– Мне нравится, как ты пахнешь.

Может лучше поупражняться на рассвете? Виолончель подождет.

Гауэйн приподнял ее подбородок, коснулся губами губ и оставил огненный след, как звездную пыль.

– А от тебя пахнет полевыми цветами.

Но он отступил, а у Эди не хватило мужества взять его руку и увести в свою комнату. Вместо этого она вошла, подняла виолончель и села, подняв юбки до бедер.

Как только она заиграла, эмоции выразились в музыке, и она совершенно по-иному поняла «Времена года» Вивальди. Весной эмоции только расцветают. Но «Лето»? Все эти радостные ноты под ее смычком символизировали буйное плодородие.

Эди остановилась, только поняв, что прошло больше двух часов и сил уже не осталось. Пришла Мэри помочь госпоже раздеться и добродушно приняла ее извинения.

– Это расписание – настоящий бред, – заметила она. – Абсолютная глупость. Мистер Бардолф, по-моему, совсем как армейский генерал. Слава небу, что я горничная ваша и должна одевать и раздевать вас, миледи. Иначе пришлось бы встать в три ночи и в четыре быть уже в экипаже.

– Это ужасно! – воскликнула Эди. – Никакого сна!

– О нет, беда не в этом. Его светлость вполне справедлив. У большинства людей есть возможность спать днем, прежде чем экипажи герцога доберутся до гостиницы.

– Все же мне не хотелось бы подниматься так рано.

– Это напоминает о времени, когда мне была поручена уборка комнат, – сказала Мэри, натягивая на Эди ночную сорочку и протягивая ей зубную щетку. – Мы поднимались на рассвете и принимались чистить каминные решетки. Я была так благодарна, когда меня повысили до горничной нижнего этажа, представить не можете.

– Что ж, мне очень жаль, что из-за меня ты до сих пор не спишь, – вздохнула Эди, прыгнув в постель. – Завтра вечером я надену ночную сорочку перед тем, как начать игру, чтобы ты легла пораньше.