Страница 19 из 21
Так было сделано открытие, тоже никем не зафиксированное, – закономерности движения в пространстве шаровой молнии.
Русинов с оглядкой на баню привязал «орех» к изгороди, обмотал радиомаяк свинцовой пластиной, запечатал, замял торцы и поднес к кристаллу. Сигнал еще проходил, но настолько слабый, что почти не возмущал чуткий «орех». Если бы еще немного свинца, и можно укротить «стукача» вообще. Русинов удовлетворенно спрятал кристалл в кулак, чтобы не вихлялся в воздухе, и повернулся к машине…
Петр Григорьевич стоял метрах в пятнадцати и с любопытством наблюдал. Увлеченный экспериментом, Русинов и не заметил, когда тут появился веселый хозяин пасеки.
– Ну что, как баня? – чтобы скрыть чувства, спросил Русинов.
– А через часик и натопится! – сообщил Петр Григорьевич, скрывая любопытство. – Летом-то быстро!
Русинов постарался незаметно убрать кристалл во внутренний карман куртки с замком-«молнией» и, не пряча радиомаяк, «забинтованный» свинцом, подошел к машине. Исчезать сейчас в эфире не имело смысла, и поэтому требовалось снять свинцовый экран. Пчеловод же не уходил – напротив, тянулся к гостю с разговорами.
– Надо бы перед баней перекусить, – проговорил Русинов. – На голодный желудок в парную нельзя.
– А вот я тебя ухой покормлю! – обрадовался Петр Григорьевич. – Вижу, ты на крупную рыбу собрался. У меня же мелконькая, зато уже в котелке! Пошли!
– Сейчас! – откликнулся Русинов. – Рюкзак только вытащу да белье чистое приготовлю…
Едва пасечник скрылся в избе, Русинов достал нож и разрезал свинцовый панцирь на две половины. Получился разъемный футляр, куда можно было вставить при нужде злополучного «стукача»…
Только бы узнать, что видел, точнее, что успел увидеть глазастый пчеловод и на какую крупную рыбу намекал?
6
Русинов вошел в крытый двор, поднялся по ступеням – изба стояла на высоком подклете – и, оглянувшись на широченную поветь, слегка обомлел. У дверей завозни стоял новенький ярко-оранжевый дельтаплан с двигателем за пилотской кабиной. Вещь эта была здесь неуместной, нереальной, существующей автономно от дома и его хозяина. Русинов не удержался и подошел пощупать. Красивый профиль крыла по размаху в аккурат соответствовал размеру двери, видимо, недавно расширенной. Мягкое сиденье в люльке-кабине рассчитано на двух человек и настолько притягивало, что хотелось забраться и посидеть под этим солнечным полотнищем над головой.
– Ты, случайно, летать на нем не умеешь? – Петр Григорьевич появился опять неожиданно.
– Нет, не умею, – признался Русинов.
– Жалко… Кто ни приедет – все не умеют, – пожаловался он. – Купил вот, теперь стоит. А ребята не скоро приедут…
– Какие ребята?
– Да те, что обещали летать научить! Сам попробовал зимой – взлетать взлетаю, а сесть не могу. Чуть крыло не сломал, стойку вон погнул слегка.
– Сколько же стоит такая игрушка? – спросил Русинов.
– А! – отмахнулся тот. – Две с половиной тысячи зелеными, недорого. Машина нынче дороже. Мою машину видел?
– Нет!
– Внизу там, во дворе, стоит, – пасечник постучал сапогом по полу, – «патруль-ниссан» называется…
– «Патрол-ниссан»?
– Или так как-то, – отмахнулся он и засмеялся счастливо. – Знаешь, сколько отдал? Тридцать пять! И тысячу, чтоб ко мне сюда пригнали. Во как!
– Ну?!
– Да, рыбачок! Зато теперь красота!
– Ты, Петр Григорьевич, миллионер! – похвалил Русинов без всякого умысла. – Богато живешь!
– Если ограбить собрался, так предупреждаю: ничего не получится, – весело предупредил он. – Пробовали уже…
– Бог с тобой, Петр Григорьевич! – смутился Русинов. – Я не грабитель.
– А что ты там у забора мараковал? – вдруг с хитринкой спросил пчеловод. – Что за хреновину проверял?
– У забора?
– Ну, у забора. Пока я в бане был.
– А! Удочку делал! – будто бы вспомнил Русинов.
– Интересная удочка…
– Я тебе потом покажу, – пообещал Русинов. – На крупную рыбу. Новейшее изобретение. Запатентовано в семидесяти странах мира. Магнитная.
– А наживка какая?
– Грецкие орехи.
Петр Григорьевич пожевал губами, пощурился, ломая мохнатые брови, и рассмеялся:
– Да! Чудес на свете много навыдумывали! Вот, например, самолет. Железяка, а летает!
– Зачем тебе самолет? – не скрывая удивления, спросил Русинов.
– Как зачем? Зимой за хлебом летать! – Он приобнял гостя и повлек к двери избы. – Пошли, ухи похлебаешь. Из хариуса! Час туда, час назад, и я на неделю с хлебом. Свой-то я не пеку, лень.
Изба Петра Григорьевича представляла собой музей или выставку декоративного и прикладного творчества. Этот человек, словно истосковавшись смертельной тоской по работе, неутомимо выстругивал, вырезал, вытачивал что-то: помещение было уставлено деревянными скульптурами и столбами самой невероятной конфигурации и формы. На стенах висели какие-то странные маски-коряги анфас и в профиль. Из корней он вырезал кроны деревьев, а из витых, скрученных в спирали колец или вообще клубков он делал причудливых змей. Больше всего притягивали внимание и возбуждали воображение столбы, лес столбов! В каждом умещались все стили – от классики до модерна. Петр Григорьевич словно задался целью разрушить всякую школу и форму, лишить их внутренней гармонии, симметрии и смысла, наполнив динамикой и стихией. Он творил во имя творчества, создавал во имя удовлетворения своего порыва. Однако странным образом в этом нагромождении и хаосе возникала какая-то особенная, стихийная сила гармонии, никогда не виданной и будоражащей воображение. Его творчество не укладывалось ни в какие каноны, но оно было каким-то древним, словно из сказки либо сна-откровения. Посредине избы стоял незаконченный столбик, который словно вырастал из двухметрового бревна и кучи щепок. Из всех инструментов у него было полуразбитое долото, топор без топорища и молоток.
Петр Григорьевич усадил гостя за стол, где дымилась в миске золотистая уха. На белой скатерти все приборы и причиндалы были деревянные, сделанные с любовью и старанием. Сам же встал к столбу и уже застучал, брызгая щепой.
Над деревянной кроватью во всю стену висел настоящий шедевр: ковер из огромной растянутой и выделанной бычьей шкуры. На золотистой коже тончайшими сыромятными ремешками был вышит осенний уральский пейзаж. Русинов специально подошел поближе, чтобы посмотреть, не написан ли он маслом. Нет! Он был выполнен шитьем, с поразительным вкусом и чувством материала.
А Петр Григорьевич между тем стучал молотком и балагурил. Он как бы пропускал мимо интерес и удивление Русинова, а может быть, привык к этому.
– Ты пока перекуси. Уха – легкая пища. А потом мы с тобой накроем стол и посидим как следует. Я тебя медовушкой угощу. Такой ты сроду не пивал. И мы с тобой поговорим всласть. Я хоть и один живу, а без людей не могу. Вот скоро опять ребята наедут!
– Какие ребята? – между делом спросил Русинов, хлебая уху.
– А всякие! Их сюда медом тянет! – засмеялся. – Рыбаки, туристы, скалолазы. И тарелочники опять приедут!
– Тарелочники?
– Ага! Они в горах неопознанные объекты опознают! Тут у нас их много всяких летает, – с удовольствием объяснил пчеловод. – Обещали и меня научить летать, я уж и взлетно-посадочную площадку подготовил. Аэродром! И эти приедут, снеговики. Которые снежного человека караулят. В прошлом году так сфотографировали даже. Здоровый мужик, метра три будет, волосатый, а на лицо – дитя дитем.
– И снежный человек у вас есть? – полушутя спросил Русинов.
– А! Кого тут только нет! – отмахнулся ваятель. – Всякой твари по паре. Ноев ковчег, да и все! Место такое! Ты вот говоришь, миллионер я… А я ведь копейки не зарабатываю, пчелы кормят. Они же у меня видел какого размера?
– Не видел…
– Посмотри!.. Они же – во! В полпальца, как шершни, – показал Петр Григорьевич. – Их ни ветер, ни мороз не берет. Кругом пчела квелая, болезненная, а у меня – хоть бы что. Сколько она за раз меда тащит? А-а!.. В пять раз больше, чем простая. Если бы я стал мед сливать в свою речку – до Камы бы воду подсластил! Пей – не хочу!