Искупление кровью

Она ступает на перрон, ее окружает, опьяняет толпа, слова, не ей предназначенные. И алкоголь, моря алкоголя. Все, чего она хочет, чего желает. Ее шатает от счастья… Полнота ощущений, оргазм, химерический, но такой подлинный. Вот он, приход: взрыв в голове – и она вспоминает, что есть у нее лицевые мышцы, чтобы смеяться; легкие, чтобы дышать; нос, чтобы чувствовать запахи; глаза, чтобы видеть; веки, чтобы не смотреть. Кожа, чтобы ощущать жару – и кожу кого-то другого. Тома. Он появляется, он рядом. Его руки, глаза, голос уносят ее далеко. Она воображает его в себе. Просто воображает.

Использовать каждую секунду трипа, ни крошки не оставить тараканам или кому-то еще. Не потерять этих минут, протекающих вне времени, вне гроба.

Но небо внезапно хмурится. Бесформенные силуэты подступают к ней, ищут ее. Чтобы вновь затащить в реальность. Возврат неизбежен, приземляться придется. Всегда приходить в себя.

Нужно вколоть всю дозу. Вот верное решение. Вот только нет больше волшебного порошка.

Я могу еще продержаться. Хотя бы несколько минут. Достаточно верить в это, не следовать за тенями. Не сейчас, чуть помедленнее, пожалуйста! Время проходит так быстро, забывает окольные дорожки, даже, коварное, срезает путь! Течет, как река в половодье; ручей обращается в бурлящий поток. Стрелки будильника начинают бешено вращаться. Нет, я пока не хочу раскрывать парашют! Хочу продолжать полет! Оставаться в вышине. Парить по воле жаркого ветра, взмыть над бедой, высоко-высоко, все выше и выше. Раствориться в тумане.

Не хочу, чтобы это кончалось. Дайте хотя бы заснуть! Черт, самолет вошел в пике, сейчас разобьется! Свободное падение. Жесткая вынужденная посадка. Даже нет времени раскрыть парашют…

…Поглощенная чудовищной пастью реальности, силой вырванная из мечты, Марианна свалилась с койки. Дурные, горькие слезы, удушающие рыдания взахлеб. Как не хотелось возвращаться, да еще так быстро!

Она подползла к решетке, поднялась, держась за прутья, и стала биться головой о металл, все сильней и сильней, пока губы не ощутили вкус крови. Сдерживать крик. Вертухайки того гляди услышат и запрут меня в камере для буйных, с обитыми войлоком стенами. Биться, биться, пока не потемнеет в глазах… Нет, недостаточно, по-прежнему ужас, по-прежнему гниль вокруг нее. В ней самой… Биться снова, еще сильней… Боль не властна над ней, бесчувственной Марианной.

Вдруг опустилась тьма. Внезапно, будто удар хлыста. Даже мечта угасла, опустилась ночь, густая, как туман над рекой, черная, как ее будущее.

Полная кома.

Марианна очнулась. Головная боль гарантирована. Грязные стены больничной палаты ласково приняли ее. Захотелось пощупать лоб правой рукой. Невозможно: запястье приковано к постели. Может быть, левой? Получилось. Толстая повязка на голове, перфузия через руку. Жюстина у изголовья.

– Ку-ку, Марианна…

Этот голос, как приятно слышать его, выходя из комы.

– Какой сегодня день?

– Воскресенье. Ты все утро провела в больничке. Тебе сделали рентгеноскопию, небольшая травма черепа, ничего страшного… Прекратила бы ты эти выходки, Марианна.

– Голова болит…

– Тебе наложили на лоб четыре шва, останется порядочный шрам.

– Плевать… У меня их и так полно…

– Зачем ты это сделала?

– Слишком рано приземлилась…

– Что?

– Тебе не понять… Как ты думаешь, я останусь здесь, пока не истекут сорок дней? – спросила Марианна с надеждой.

– Нет, вечером тебя отведут в камеру. Врач сказал, что уже можно.

– Дерьмо! – завопила она, колотясь затылком о мягкую подушку.

– Сейчас я должна оставить тебя… Пожалуйста, прекрати эти фокусы…

– Когда-нибудь прекращу. Обещаю все прекратить, раз и навсегда.

Голова кружилась, подступала тошнота. Марианна медленно шла следом за Дельбек. Лекарь накачал ее разноцветными успокоительными пилюлями: такая доза свалит с ног слона в расцвете лет. Даже наручники на нее не надели. Позади семенила Маркиза, предвкушая потеху. Марианна посреди медикаментозного бреда представляла себе ее кривую ухмылочку.

Назад – на исходную клетку. Подвал в дисциплинарном блоке. Но камера другая.

Нет, только не сюда!

– Вы же не посадите меня сюда! – слабо противилась Марианна. – Я ведь не буйная!

– Буйная, еще какая! – выскочила вперед Соланж.

С ней спорить бесполезно, лучше договориться с Дельбек.

– Надзиратель, я обещаю, это не повторится…

– У меня приказ, мадемуазель. Будьте добры, зайдите в камеру, без разговоров.

Камера для буйных, с мягкими стенами. Еще хуже, чем гнилой застенок под лестницей.

– Вы же знаете, что я не могу без курева! – взмолилась Марианна в отчаянии.

– Покурите на прогулке, – отвечала Дельбек.

Маркиза млела от удовольствия. Смаковала каждую секунду этого боя, заранее проигранного. Но Марианна все артачилась:

– Я туда не пойду!

– Да ну? Еще как пойдешь! Влетишь как миленькая и перестанешь нам мозг выносить!

Дельбек бросила на коллегу строгий взгляд. Ей претило, когда к заключенным обращались на «ты». Это было против распорядка. А она терпеть не могла, когда нарушали этот священный распорядок. Ее библию. Иногда Марианна так и видела свод тюремных правил на тумбочке у ее кровати. Но сейчас не время представлять себе Дельбек в сорочке и ночном чепце. Маркиза перешла в наступление:

– Ну что, сама пойдешь или тебя подтолкнуть?

Марианна пыталась угрожать, но голос от пилюль сделался густым, как патока:

– Хотела бы я на это посмотреть! Давай попробуй!

– Все, хватит! – рассердилась Дельбек. – Если придется, я позову пару охранников, и тогда уж вы точно войдете!

Угроза страшнее некуда. Позвать вертухаев из мужского блока, чтобы те применили силу. Марианна искала какой-то выход, чтобы избежать мучений. Попробовала смиренно попросить:

– Ну же, не будьте стервозой, надзиратель!

– Я не стервоза, я выполняю приказ непосредственного начальства. Вы пожинаете плоды своих действий. И обижаться можете только на себя…

Марианна проиграла. Ее втолкнули в камеру, тяжелая дверь клацнула за ее спиной. Быстрей заткнуть уши, не дожидаясь, пока ключ внедрится в скважину. Еще десять дней в обитой пенопластом клетке. Ни личных вещей, ни сигарет. Даже сортира нету. Нужно дожидаться обхода надзирательницы, чтобы пойти пописать. Дожидаться, пока принесут еду, чтобы напиться. Даже окна нет. Свет никогда не гаснет. Приглушенный, будто затянутый войлоком. Ни единый звук не проникает сквозь герметичные стены.

Абсолютный ужас. Знаменитая пытка бессонницей.

Марианна кружила по камере. В кармане – капсулы, которые ей вручила медсестра. Обезболивающие: одну вечером после еды, две – утром. Ей не выдержать здесь десяти дней. Это выше ее сил. Гораздо выше того, что она могла бы снести. Ей смертельно хотелось курить. Уже. А прогулка только через сутки. Черт! Просто не верится… Веки у нее смыкались, но сон не придет. Чтобы лекарства одолели тоску, им нужна помощь. Удары ногами по стенам, по двери. В пол. Удары кулаками, отдающиеся болью в воспаленном мозгу. Все заглушают, душат пенопластовые панели. Бесполезно. Разве что способ сорвать злость, выбиться из последних сил и заснуть. Колотить, кричать, завывать. Оторваться на полную катушку. В изнеможении рухнуть на скамью, покрытую тем же пенопластом.

Директор мне еще и это устроил. Когда-нибудь я и его завалю.

Но список удлиняется, и мне не хватит времени поубивать всех на свете.

Два жандарма пришли за ней в комнату, которую она уже привыкла считать надежным убежищем. Едва позволили одеться, поторапливали, нацепили наручники. Ей было трудно дышать, плечо болело. Рану перевязали кое-как, при малейшем движении начнет кровоточить. Им плевать, синим фуражкам. Волокут ее по коридорам, как тюк грязного белья, никому не нужный. Даже противный. Почти три недели ее не выводили из камеры, трудно приспособиться к ритму ходьбы. От наручников больно, она не привыкла. Их, наверное, затянули слишком туго. Нарочно.