Страница 62 из 67
“Думаешь, я просто так не показался тебе сразу, когда мы только очутились в этом теле? Нет, я следил за тобой. Я подмечал”.
“Эрхи, когда ты последний раз смеялся, издевался над другими? Давно это было, давно. Ты как-то растерял эту привычку после моего появления. Знаешь почему так? Потому что ты изначально перенял её у меня. Это была моя повадка, а ты её просто скопировал. И когда я снова появился, у тебя случился диссонанс. Ты перестал видеть в себе мою замену и стал мрачным, хмурым. Ты как будто старался быть моей противоположностью. Так ты хотел, сам того не понимая, утвердить себя — иначе бы ты просто исчез с моим появлением. Потому что ты просто копия, Эрхи. Ты — отражение”.
“Знаешь, почему ты боишься зеркал? Почему у тебя так болит голова, когда ты в них смотришь? Потому что ты сам зеркало. Если бы зеркало могло посмотреться в зеркало, его бы тоже мутило, Эрхи, рекурсия способна вскружить голову…”
“Ты заметил, что в последнее время очень часто вздыхаешь, а, Эрхи? А знаешь, у кого ты украл эту повадку? У своей служанки. А знаешь, кто научил тебя закатывать глаза? Твоя ученица. А знаешь, кто внушил тебе великое почтение к магам и презрение к плебеям? Белый Круг, да, тот самый. Пока они были рядом, ты их копировал, когда они исчезли — ты постепенно перестал это делать. Они постоянно называли обычных людей плебеями. Для них это было важно, ибо высокомерия было в их костях. Ты тоже очень любил этот делать, а потом перестал. Знаешь почему? Потому что исчез объект подражания. Да даже секунду назад ты наклонил голову — повадка той самой Тётушки. Вспомнил про неё и сразу скопировал”.
“Ты всем подражаешь, но мне больше всех. Спасибо большое. Ты украл у меня мою мечту, мои стремления, мою философию. Ты видел в себе мою замену, а когда я снова появился — начал метаться…”
“Но никто не может быть просто пародией. Всё-таки ты человек, что бы ты себе ни думал, и в тебе было нечто помимо чужого. В тебе было своё. Твоя служанка, и твоя сестра, и твоя ученица, и даже твоя дочь, все они постепенно пробуждали в тебе человеческое, и вот ты появился такой, какой всё это время был на самом деле; за зеркальной ширмой всё это время прятался ребёнок”.
“Говоришь, тебе сорок лет? Почти всё это время ты был шавкой Белой Башни. Семь собачьих лет равны одному человеческому. Ты всё тот же мальчика, Эрхан, которого я нашёл сорок лет назад в ледяной пустоши…”
Голос вдохнул и сделался ядовитым:
"И ты себя ненавидишь".
165. Потом Музыка
165. Потом Музыка
Артур молчал, и ветра не было, и потому стояла прохладная и пустая тишина. Джозеф тоже сделал паузу. Он позволял Артуру подумать, — может высказаться. Прошла едва ли не минута, и мужчина снова заговорил, шевеля нежными губами юной девушки:
“Я рад за тебя Эрхи, правда. Может показаться, я тут стараюсь тебя уничтожить, — нет. Глупости. На самом деле среди моих мотивов есть и хорошие, достойные достойного учителя. Просто я не хочу, чтобы ты строил из себя непонятно что”.
“Ты ненавидишь себя, это правда, но только потому, что хочешь быть мною. Но ты — это не я. Признай это и, сейчас я скажу ужасную пошлость, будь собой. Иначе рано или поздно сломаешься”.
“Сам подумай, что бы ты сделал без моего монолога? Если бы я просто сказал, что вот сейчас я щёлкну пальцами, и твои девочки умрут? Я много времени провёл в твоей голове, так что угадать не сложно. Ты бы вот что подумал: о нет, какой сложный выбор. Что же мне делать? Ох, но ведь я — Эрхан. Я хочу на луну. Вот она, моя единственная любовь, ведь я люблю упитанных девушек. Джозефа влечёт звёздная бездна, а меня — луна. И поэтому я должен, я обязан быть магом и стремиться выше и выше. А жена, дочь — что это такое? Это вообще съедобно? Глупость-глупость”.
“Так?” Тихо спросил Джозеф в облике Марии, цокнул язык и покачал головой:
“А ещё меня клоуном называешь. Да, я и это слышал, — неприятно вообще-то”.
“Но тебе я делать неприятного не хотел. Ты мой ученик, как-никак. Просто нужно было вправить тебе голову. Ты действительно любишь, да, как самый настоящий щеночек любишь и сестру свою и служанку-жену. И даже свою дочь тебе немного жаль, и даже ученицу свою ты немного ценишь. Не притворяйся и не обманывай себя, что это не так. Это я смог тогда направить на тебя кинжал — у самого тебя дрогнула рука. Дрогнула, когда я готов был тебя убить! Эрхи, у тебя небольшое, но очень прилипчивое сердце”.
“Поэтому моя угроза более чем серьёзна. Уступи мне своё тело. Оно тебе даже не нужно, если так подумать”.
“Когда я стану Архимагом, я сделаю для тебя рукотворную оболочку. Сам ты больше не сможешь быть магом, к сожалению твоя душа уже привязана к сердцам Артура, — но и какая разница? Я знаю зелья, которые продлят твою жизнь на сотни лет. Ты всё ещё король, ничто больше не угрожает твоему королевству, а если и будет угрожать — я с этим разберусь. А ты живи себе и развлекайся со своим гаремом, выходи иногда посмотреть пейзажи, что ты там ещё любишь… Ничего, кажется. Ты такой скучный, Эрхи. Вот и найдёшь себе ещё увлечений, с дочкой поиграешь. Будь счастливым плебеем. Потому что тебе этого, именно этого хочется, ясно?”
“По сути ты никогда и не любил жизнь мага. Помню, — а я на каждой мысли тебя ловлю, если что — ты всегда предпочитал сражаться со слабыми врагами, а сильные были для тебя морокой, чем-то неприятным. А для меня это не так. Я жить не могу, чтобы не победить вопреки всему, по-настоящему. Я стремлюсь выше и выше, хотя и знаю, что на вершине мне будет одиноко. А тебе? Зачем тебе всё это?”
“Дурной из тебя маг, Эрхи. Смотреть жалко. Тебя жалко”.
“Поэтому отдавай мне тело. Согласен?”
“…”
Артур молчал. Он всё ещё смотрел на Марию, но уже не пристально. Его глаза были как будто потеряны и обращены в себя. В них не было тревоги или гнева, или любого другого чувства. Они были тихими, очень тихими, и, кажется, мысли Артура тоже были почти беззвучны.
Юноша присел на землю, скрестил ноги. Он уставился в пол, на собственную тень, изрезанную тенью от решётки. Можно было по-разному смотреть на эту тень — либо как будто она находилась за решёткой, либо как будто сидела перед нею.
Мария молчала. Снова Джозеф давал Артуру время подумать. Полная тишина стояла на террасе, и только периодичный грохот доносился из замка, доносился и сразу растворялся в тишине просторного неба. А небо и вправду сейчас казалось просторным и близком — как будто небосвод навалился на замок и пытался его заглотить.
Артур повернулся, оставаясь на земле, и взглянул на город за решёткой. Солнце заходило за далёкую гору. Напротив замка была тюрьма. Вокруг неё и за нею бежали разноцветные крыши, точно галька — они упирались в городские стены, и уже за стенами поднимался горный простор и небо в облачных разводах. Артур посмотрел на всё это, а потом сказал:
“Ты прав”.
Больше всего Артур не любил в людях дерзкой глупости, раздражающе упрямой слепоты. Он не принимал её в других и отказывался мириться с нею в себе. А потому Артур признал, хоть и с большим трудом: Джозеф был прав. Ему и вправду хотелось быть здесь и сейчас. Ему и вправду нравилась спокойная, мирная жизнь. Все свои дела он воспринимал как долг или как пытку, с которой ему приходилось мириться. Ему нравилось наблюдать пейзажи, ему нравились Мария и Аркадия, и даже свою дочь, которую он почти не знал, было ему немного жаль. И даже Альфия, даже её имя он помнил — а это для него было редкостью.
Артур посмотрел выше в небо. Луны не было, да и не могло ещё быть. И даже увидь он сейчас луну, смогла бы она его переубедить? Удержать его от опасного признания? Юноша покачал головой.
“Ну что, готов отдать мне своё тело? Не волнуйся за девочек, им я всё объясню. Ты даже сможешь говорить с Марией в своих сна…”
“Ты прав”. Повторил Артур, перебивая мужчину.
“Разумеется”. Повторил Джозеф.
“Ты прав, поэтому я не могу отдать тебе своё тело”.
“А?”